Ему, Троцкому, естественно, досталось быть червонцем.
То есть, осуществлять самое высокое достоинство номинирования, ведомого только им курса.
«Пятеркой» стал Зиновьев.
«Трешницей» – Каменев.
«Рублем» – Рыков.
Когда же стало ясно, что дальнейшее исчисление в купюрах исчерпалось, ученый художник сказал:
– Ну Пятаков своего достоинства никому не уступит. Так разменяем до копейки несравненного Бухарина.
Зря сказал.
Николай Иванович шутки не понял.
– Раз мое достоинство списано в мелочь, постараюсь соответствовать этому во всех, что на меня свалятся, делах.
Это была уже угроза.
А что, в сущности, мог он продемонстрировать под тем прессом, под который попал?
Изысканное усердие?
Или ту многофигурность, которая ему всегда поразительно шла?
Даже во фразе.
Кстати, кажется, эта его байка о том, как кончил свою жизнь Эсхил.
Вроде однажды размышлял он о чем-то наиболее возвышенном, сидя под некоей знатной горой. А вившийся над его головой орел, посчитал его лысину за знатный камень и сбросил на нее двухпудовую черепаху.
А вообще, в этом что-то есть – погибнуть от черепахи.
Но мировосприятие того, что происходит сейчас и тем более рядом, у Николая Ивановича стало чуть-чуть пробуксовывать.
Появились некие русогнусные, если не утверждения, то намеки.
Видимо, вот-вот заболеет великодержавностью или чем-то в этом роде.
И вот в разгар разговора о достоинствах, кто каких стоит, и заявился некий, опять же доморощенный, поэт.
В бюрократической жизни он был обыкновенным чиновником, как о нем говорили, «по поручению особой ненадобности».
Так вот он тогда произнес стихи.
Чьи они были, никто не спросил, поскольку он тут же, без предисловия, стал их читать:
В небесах – благоустройство.
Облаками заменяют
Тучи, что сорят с расстройства
Снегом злым, что тут же тает.
На земле ж подобный опыт
Не пройдет, будь трижды проклят!
Манну с неба подавай!
А иначе перестройку
Превратят опять в попойку,
От какой штаны латай.
И в подземном царстве тоже
Некий призрак корчит рожи,
Лупанув локтем под дых.
Там идет иная свара.
Сулемы и скипидара
Без прочтенья вещих книг.
А чтоб яблоня дичалась,
Сох бы тихо абрикос,
Злая засуха досталась
Лишь за то, что в землю врос.
Троцкий на эти вирши глянул нейтрально.
Как на то же небо, в котором началось «благоустройство».
Зиновьев сказал:
– Что-то в этом стихотворении есть языческое. Ибо звучит оно как заклинание.
Каменеву понравилась рифма – «перестройка-попойка».
– Это соответствует нашему менталитету.
Троцкий не уточнил: общему ли, или тому, коим заражена их компания.
Рыков – прорычал:
– Опять под дых? Сколько можно?
Бухарин перечитал стихи несколько раз и вдруг разразился другими:
В удушливых объятьях лета,
Когда прохлады не добыть,
Я нахожу одну примету,
С какой всегда легко поэту
Бесповоротно петь и пить.
Примета эта – без помарок
Лист, что лежит пред судьбой,
Какая бьется, как подранок,
Напоминая спозаранок,
Что накануне был запой.
И осени захочет тело,
Или зимы, где правит стыть,
Чтоб к Богу просьба улетела
Однажды прошлое забыть.
Эти стихи никто не комментировал.
Только Каменев спросил:
– Из есенинских сусеков, что ли?
На что Бухарин расхохотался.
На чем опознание и кончилось.
А Троцкому пришел на память еще один чудак.
Этот купюр не рисовал.
И стихов не сочинял.
Зато он бредил неким тайным орденом, который – со временем – стал бы править всем миром.
И это было по душе Льву Давыдовичу.
Тем более что та власть, вкус которой, хоть и с кровью пополам, он ощущал, считай, многие годы, теперь был разбавлен пресностью какой-то обыденности, от которой – почти после каждого прожитого дня – ломит в затылке.
18
Он не смеялся, хотя все к этому вроде бы располагало.
И то, что хохотала жена и победоносно улыбался автор словорасчленения, которое развеселило всех: «Сталинград – Сталин, грозящий адом».
Ну так оно, наверно, и есть.
Он грозит адом врагам Советской власти.
А название города их любви с Надеждой «Царицын», как-то не вписывалось в революционную лексику.
«Сталинград» же можно и по-другому интерпретировать:
«Сталин готов радоваться».
Короче, все хохотали, а он – нет.
Какая-то непотребность висела над всей этой беседой.
И даже – натужность.
А хохот Надежды и вовсе был искусственным, даже нарочитым.
Но хохот иссякал.
И гасла беседа.
И о шутнике уже через минуту никто не вспоминал.
И лбы ели морщины.
ДОСЬЕ
ОРЛОВ Александр Михайлович (Фельбинг Лейба Лазаревич) в кадрах ОГПУ-НКВД – Никольский Лев Лазаревич). Родился в 1895 г. в Бобруйске. Окончил Лазаревский институт (восточных языков), учился на юридическом факультете Московского университета. С 1916 г. – в армии (прапорщик). В 1917 г. – вступил в партию. В 1918–1919 гг. – советник высшего финансового совета. Участник Гражданской войны на юге России. В 1920 г. – в особом отделе 12-й армии, начальник секретно-оперативной части Архангельского ЧК. 1921–1924 гг. – следователь Верховного трибунала при ВЦПК.
С 1924 г. – сотрудник экономического управления ОГПУ (борьба с коррупцией).
ПРОИСКИ «ЧЕРТОВОЙ ДЮЖИНЫ» 1925 года
13.04. – Война Франции и Испании против Рифской Республики в Марокко.
13.07. – Начинается вывод французских войск из Рейнской области.
Глава вторая. 1926
1
Надежда Константиновна переживала то, что меньше всего ожидала.
Она хорошо помнила ту вспышку раздора, что проскочила между ею и Сталиным в пору, предшествующую смерти Ильича.
Но, казалось, раз инцидент исчерпался, причем в пользу Сталина, то и все дальнейшее обязано было выстроиться по соответственному ранжиру.
Однако этого, видела она, не случилось.
Сталин и всегда, то есть при жизни Ленина, не демонстрировал близость к их семье.
Он не умел подыгрывать мужчинам и лебезить перед женщинами и потому как бы даже демонстрировал свою интеллектуальную неуклюжесть.
И вообще, Сталин для Крупской, с одной стороны, казался понятным без сносок, с другой, наоборот, представал в такой тайности и замкнутости, что становилось, по меньшей мере, жутко.
Если Кремль сейчас сравнить с общим ульем, то конечно же в нем видится Троцкий.
Лев Давыдович даже вообразить не мог, что не его зык в Кремле главный.
Говорят, Сталин много читает.
У Троцкого же такой дар, что он, кажется, знает все еще даже ненаписанные книги.
Он – прирожденный оратор.
Даже, можно сказать, оракул.
Возле него должны постоянно ходить толпы, которым он что-либо изрекает.
Однажды Троцкий встречался с учителями, где довелось присутствовать и ей.
Она долго думала, с чего, собственно, начать.
