– Недостаток этого стихотворения, – начал Троцкий, – в том, что оно непомерно длинное.

– И нудное, – подвторил ему Зиновьев.

– Да и мрачное какое-то, – подал голос Антонов-Овсиенко. – Так и хочется спросить: «За что воевали?»

И вновь заговорил Пятаков:

– Давайте вернемся к тому, с чего начали.

Ему никто не возражал.

– Во-первых, как мы назовемся? – Это опять он.

– «Объединенной оппозицией!» – быстро сказал Троцкий.

– Со статусом?

Это подал голос, так и хотелось сказать Каменеву, «Мурло Муралов».

Но он все еще молчал.

И опять же Троцкий ответил:

– Наша организация должна быть интернациональной, ибо борьба предстоит серьезной. Мы – последние ленинцы, которые не изменили присяге своей совести.

При этих словах все, не сговариваясь, поднялись.

И Каменев тоже, кажется, помимо своей воли выдал афоризм:

– «Вспять можно повернуть все что угодно, только не жизнь. Потому, когда отступаешь, не забудь помянуть тех, кто, дабы не быть тебе подобными, предпочли смерть».

Все недоуменно смотрели на Каменева.

И, видимо, только теперь поняв, что читает явно не то, он сказал, что думал и чувствовал.

– Я – за!

Они не просто встретились, а кажется, помимо своей мысли, обрадовались друг другу.

И все, наверно, оттого, что совсем недавно попали под общую амнистию и теперь вспомнили трепеты минувшей жизни.

– И кем же ты себя видел в совместном правительстве? – спросил Росс, узнав, что Астромов предлагал Сталину объединить масонов с коммунистами.

– Консультантом, – ответил Борис Викторович и поинтересовался: – Разве же почетно?

– Тебе сколько тогда дали? – поинтересовался Росс.

– Пять, – и он поспешил заверить: – Но потом скостили до трех.

И Росс продекламировал:

Астромов коротко обернулся.

– А припугнутость в тебе живет, – заметил Росс. – Видимо, на всякий случай.

Он помолчал и он добавил:

– Ты думаешь, до Сталина чего-нибудь доходит?

Там фразу с сита на решето покидают, и у слов зубов не останется.

Астромов не спросил, за что именно сидел он, Росс.

Хотя когда-то давно о себе произнес:

– У меня язык в копейку.

Говоря о конспирации, Росс сказал:

– Наша беда в том, что мы недооцениваем ОГПУ. Ведь эта организация собственной кровью писала свою историю.

Они посидели молча, каждый глядя в стакан, из которого не убавился чай.

– Со мной лагеровал один матрос-балтиец, естественно, участник Октября и даже «авроровец». Так вот он говорил, что недовольных Советской властью сейчас соберется еще на одну революцию.

– Против кого же? – спросил Астромов.

– Против всех, – ответил Росс.

И опять стал читать стихи:

– Ты считаешь, что Сталин хуже Ленина? – спросил Астромов.

И, заметив, что Росс замешкался, задал вдогонный вопрос:

– Или они одного поля ягоды?

И Росс опять ничего сразу не ответил.

– Когда-то давно, – через солидную паузу начал он, – верил я в сказку про возницу и савраску. Что когда было тяжело, лошадка на седоке верхом ехала.

– Ну а жизнь что показала?

Вопрос Астромова не отражая ни любопытства, ни ядовитости, поскольку содержал в себе обыкновенную банальность.

– В ту пору, – продолжил Росс, – я не знал, что сказки придумывают люди, обездоленные действительностью. Им было скучно молча сносить утеснения жизни.

Он достал папиросу вымахрил из нее табак и только после этого взял в зубы, и так заговорил, одновременно гундося и кося глазами на мечущуюся перед носом прозрачную выпотрошенность.

– Сталин далеко не дурак. Но вокруг него – шакалы.

Он неожиданно одеревенел лицом, словно внутри организма у него что-то случилось.

И сказал, почти безжизненно:

– Кажется, отчирикал.

– Позвать доктора? – обеспокоенно спросил Борис Викторович.

– Нет, мне больше подойдет палач. Чтобы – сразу.

И то ли эта полушутка, то ли что-то другое, чему мы обязаны обозначением дальнейшего существования, вернуло на лицо мимику, и Росс сказал:

– Сколько раз ожидаю – вот-вот, а оно все никак.

– Не каркай!

– А куда денешься?

И он опять перешел на стихи:

Он остановился взором, однако не окаменев лицом.

Хотя Борис Викторович уже понял, что тот – мертв.

Он не дал ему упасть со стула.

Бережно опустил на пол.

Зачем-то распустил ворот.

Но Росс не дышал.

Он оделся и вышел во двор, в новогоднюю ночь, которая изнемогала, чтобы стать заметней.

На углу встретил милиционера.

– Товарищ! – обратился он к нему и почти гаркнул: – С Новым годом!

Тот отдал честь.

– У меня в квартире умер, – он чуть запнулся, – незнакомец.

– А что вы делали? – спросил милиционер.

– Пили чай и беседовали, – ответил Астромов.

– Ой ли? – милиционер покосился на него, как на отменного вруна.

Необычность того, что предстояло увидеть, остановила его у порога.

Он заметил, что в его комнате нет света.

А ведь он, уходя, его не гасил.

Они зашли в прихожую.

Борис Викторович щелкнул выключателем.

Свет озарил комнату.

– Ну а где же покойник? – спросил милиционер.

– Вот тут за столом. На полу.

Он откинул свисающую скатерть.

Но в том месте, где он оставил Росса, тот не лежал.

Как-то глупо хихикнув, Астромов кинулся к вешалке.

Одежды Росса там не было.

– Ну что, – спросил милиционер, – ваш гость воскрес из мертвых?

– Ничего не понимаю, – пробормотал Борис Викторович.

– А я понимаю, – ответил милиционер, раскрывая планшетку и урезонивая: – Пить надо меньше.

– Но ведь только чай… – начал Астромов.

Однако заметил, что стаканов на столе не было.

– Ну что же, – сказал милиционер, – должен испортить вам новогодье.

– Каким образом?

– Оштрафую вас за ложный вызов.

И Астромов безоговорочно полез за деньгами.

13 мая – в Германии произошел крах финансового и экономического рынка, прозванный «Черной пятницей».

13 июля – скончался русский оригинальный коллекционер и писатель Александр Жиркевич.

Этот поэтический приговор ушедшему двадцать шестому году Сталин прочитал на заборе, за которым была строительная площадка.

И сразу же захотел поспорить с автором «назаборной хроники» тоже почти стихами.

– Не такой он был плохой, этот двадцать шестой.

И особо утвердило в нем такое мнение его поездка в Тифлис.

Конкретно на строительство Земо-Авчальской ГЭС.

И все это происходило в режиме обыкновенности.

Даже запись в книге почетных гостей не избавила от этого ощущения.

Создавалось впечатление, что когда-то он это уже пережил и, незаметно оттиснув под копирку, теперь выдал за новье.