Его болезненно тянуло в Крым.

Сперва затем, чтобы отдохнуть.

Потом – хотя бы побывать.

Потому Сталин простодушно завидовал тем, кто вернувшись, скажем, из Феодосии или Ялты, рассказывал, как их встретило самое ласковое в мире море и как доступны были самые безобидные на земле горы.

И как это не прозвучит надуманно, что ли, но, чем больше накалял его своей неуемностью Троцкий, тем больше его тянуло в Крым, словно там было то самое заземление, которое необходимо громоотводу.

И еще два обстоятельства привлекали его к Черному морю.

Там, по свидетельству приезжих очевидцев и утверждению местных жителей, живет гигантское змееподобное существо, питающееся дельфинами и зазевавшимися курортниками.

Его пробовали поймать, чтобы познать.

Даже посылали туда специальные войска.

Но пока успех не достигнут.

Как-то Розалия Землячка рассказывала товарищам, что именно в Крыму, у моря, обуревали ее чувства беспощадности ко всему, что способно жить.

Потому столько крови повпитала тамошняя земля.

Но зверозмей – не единственная невидаль тех мест.

Еще существуют там так называемые «волны-шатуны».

В названии намек на презревшего спячку медведя.

О волнах, вернее о волне в единственном числе, у Сталина есть печатное свидетельство.

Вот выдержка из феодосийской газеты.

Заметка называлась так:

«Почему Безбожнов наложил на себя крест».

Фамилия героя публикации, наверно, псевдонимная.

Но это, по-существу, дела не меняло.

А суть в том, что именно Безбожнов, по всему видно, коммунист с атеистическим стажем, заявил, что в Крыму вообще, а в Феодосии в частности кто-то распространяет слухи, дабы ими отпугнуть отсюда желающих подправить свое здоровье трудящихся.

Правда, был доподлинен факт, что в конце двадцать шестого года, там – при обстоятельствах так и оставшихся загадкой, затонул прогулочный катер. Причем погода на море в тот день была абсолютно штилевая.

Но человека, который зарядил себя неверием во все, что находится за гранью доступного и привычного, может убедить пусть и трагический, но собственный опыт.

Вот как это написано в заметке.

«Море отпугивало своей доступностью. И это по-настоящему разочаровывало А. И. Безбожнова. Ему хотелось, чтобы его ждала более строптивая стихия».

Читая заметку, Сталин дважды подчеркнул концовку этой фразы.

«Механики запустили мотор, – далее было написано в заметке, – пожелали мореплавателю семь футов под килем. И он направил свой бот в открытое море.

Сейчас Безбожнову кажется, что, помимо революционных песен, в том плаванье он пел еще и что-то типа «Окрасился месяц багрянцем» и посетовал, что вокруг такой нетипичный для осени штиль.

И вот когда на горизонте возник Кара-Даг и стало понятно, что путешествие не стало приключением, вдруг за кормой его бота море взбурлило, вскипело, как бы выпрастала из глубин некую ладонь, которая и являлась гигантской, не менее десяти метров в высоту, волной.

Безбожнов кинулся в нос бота и в мгновение ока нанизал на себя все, что только было из спасательных средств.

И тут волна выхватила из-под него бот, а его погнало неведомо куда. Безбожнов не признается, но, по всему видно, не раз вспомнил, он там Всевышнего. Но удивительное было в другом.

На Безбожнова через полчаса наткнулся прогулочный катер, на котором его взволнованный рассказ восприняли, как сказку. Ибо море пребывало в идеальном штиле.

Вот, собственно, и все. Хотя, нет.

Рядом с газетой, где была эта заметка, находилась и другая, где под рубрикой: «Возвращаясь к напечатанному» было написано:

«Вчера в редакции прошло партийное собрание, инициатором которого был герой нашей публикации о возникшей в море загадочной волне Безбожнов.

Так вот тов. Безбожнов обвиняет автора заметки и редакцию в целом в том, что они дискредитировали его в глазах товарищей из общества атеистов, поскольку никакого креста он на себя не накладывал и молитв не творил по причине хотя бы того, что ни одну из них не знает.

Собрание сделало соответствующие выводы, а тов. Безбожнову принесло свои извинения.

О чем и сообщаем нашим взыскательным читателям».

«Чудаки», – написал Сталин под этой публикацией. Потом, чуть подумав, переправил заглавную букву с «ч» на «м».

В тот вечер – перед сном – Сталин читал Троцкого.

Работа называлась «Тезис о клемансо» и режим в партии». Как и все бредовое, оно было и написано соответственно.

Где-то на середине статьи сознание «забуксовало», и Сталин отложил недочитку до следующего дня.

Сон сразил его сразу, как он только коснулся головой подушки.

И, казалось, тут же он увидел себя как бы со стороны. Тоже спящим.

Он – бесплотный – даже приложил к губам себе – спящему – ладонь, чтобы ощутить дыхание и развеять страх, что перед тобой труп.

А потом был грохот. Неимоверный по своему звучанию.

Землю шатнуло.

Он вскочил и, едва одевшись, выбежал наружу.

Дом, что остался за спиной, совсем по-человечески крякнул и развалился надвое.

Одна сторона ушла влево, другая вправо.

И тут Сталин увидел перед собой море.

Естественно, то, вожделенное Черное море.

Самое ласковое, как о нем говорят.

И только он сделал к нему шаг, как оно – из края в край – запылало.

Огонь, словно подпрыгивая, взметывался не ниже как на полкилометра.

– Пойдем отсюда!

Кто-то нежно взял его за руку.

Сталин глянул на того, кто оказался рядом.

Это был Есенин.

– Давай, – сказал поэт, – напишем общей кровью хотя бы одно стихотворение.

И Сталин шагнул за ним в огонь.

И тут же проснулся.

В изголовье зазвенел телефон.

Сталин снял трубку.

– В Крыму землетрясение, – доложили из Кремля, – силой в девять баллов по шкале Рихтера.

– А огонь был? – спросил Сталин.

– Да, море пылало. Сейчас ученые устанавливают, в чем причина трагедии.

Он нажал на кнопку вызова, а когда пришел дежурный, несказанно озадачил его, поскольку вышел из задумчивости с вопросом:

– А при чем тут Есенин?

Сталин все больше начинал улавливать тенденцию, которая ему не очень-то нравится.

Например, тайно сказать, на Рождество, то есть седьмого января, ему «подсуропили», как кто-то сказал, делегата от крестьян села Юрьевка Семиреченской области. А на второй день припожаловала целая делегация рабочих Сокольнического района Москвы.

Ну если с крестьянином речь пошла о земле, то с рабочими говорили чёрт-те о чем.

И, главное, все те, кто в конечном счете оказывается перед его ликом, по всему видно, проходят определенную, вполне серьезную подготовку.

Потому сами беседы превращались в своего рода спектакль, где роли давно и всерьез распределены.

Потому этот его ход оказался для всех настолько неожиданным, что никто и ахнуть не успел.

Только – с дачи – въехали в Москву, как Сталин повелевает:

– Подъезжайте вон туда.

И указал на некое заведение, над входом которого красовалось «Радость с утра».

– Так там же пивная! – воскликнулось тем, кто получил приказ грубо изменить маршрут.

– Она-то мне и нужна.

Остановились у самого порога.

Сталин не дал никому зайти туда раньше его.

Поздоровался.

– Знаете! – вскричал один из завсегдатаев. – В «белке» мне черти являлись, лягушки в рот прыгали. Даже собственные похороны один раз я переживал. Но чтобы вот так, на трезвуху…

– Вы фильм снимаете, товарищи артисты?

Сталин подмигнул хозяину.

– Веселая у вас тут публика.

– Так вы – настоящий? – завсегдатай притворно попятился.

– Все, что есть вокруг, – произнес Сталин, – это частица нашей жизни, по-старому сказать, бытия. Потому негоже от него отворачиваться.

И он заказал себе пива.

Сопровождающих стал бить озноб.

Новых посетителей со словами: «Тут сам товарищ Сталин» перестали пускать, на что Иосиф Виссарионович сказал: