Ну что, съели?
Точь в точь, как у них, у архиреволюционеров.
И архидемагогов.
Ученик-то оказался способнее, чем они думали.
Но все равно где-нибудь споткнется.
Завалит экзамен на лояльность.
Хотя, судя по всему, она ему ни к чему.
И вот – весна. И она – капель. Чеканящая шаг времени.
И являющаяся камертоном для биологических часов природы.
– Чёк! Чёк! Чёк!
Впереди – бездна времени.
И бездна безвременья. Шаг – и…
Соединив вместе – шаги.
И не сделать их можно только в одном случае, это если никуда не идти.
А ждать.
Что?
Когда рак на горе свистнет.
Так банально?
Зато под силу.
19
Киров часто вспоминал этот разговор со Сталиным.
Иосиф Виссарионович тогда сказал:
– Есть люди, которые работают на историю. Они каждый свой шаг просчитывают наперед, чтобы он донес до потомков что-то особенное, только им присущее.
– Вы имеете в виду какую-нибудь причуду? – спросил Киров.
– Не исключено.
Сталин оттаял легкими от слишком ретивой затяжки трубкой и продолжил:
– А есть такие, кто работают на результат. Им все равно, что о них скажут. Тем более подумают. Они – люди созидания.
Естественно, как поплавок при не очень решительной поклевке, поныривал в сознании вопрос: а к какому типу людей относит Сталин себя?
Но Киров не решился у него это спросить.
Тем более что разговор ушел в иную, довольно неожиданную тему.
– Вот мне, считай, под пятьдесят. Пора думать…
Он закашлялся.
Но, как ни казалось Кирову, не от дыма, а, если будет позволено съязвить, от лукавства.
Ибо Сергей Миронович понял, о чем дальше пойдет речь.
Вернее, понял, это не очень точное определение.
Скорее всего, предугадал.
И тоже, в общем-то, наверно, будет не точно.
Просчитал – вот более приемлемо.
И просчитал не оттого, что уж такой умный или мудрый, а слышал от людей, окружающих Сталина, что тот время от времени говорил о преемнике.
Всякий раз сетуя, что такового на горизонте не предвидится.
– Ну протяну я еще десятка полтора лет, – сказал Сталин в этот раз. – А дальше что?
Хотя и последовало вопрошение, но Киров понял, что на него лучше всего промолчать.
И – не ошибся.
– А дальше будет старческий маразм. Возомню я из себя бог знает что. И вы, – он сделал трубкой округлый загреб, – из деликатности станете меня терпеть. А зачем?
Тут Киров посчитал уместным не только ответить на этот вопрос, сколько разбавить его притворным лукавством, которое – в соединении с алкоголем – делится самым неожиданным привкусом.
– Шестьдесят, – сказал он, – это плохо замаскированные сорок. Вон Тютчев, по-существу, в этом возрасте только по-настоящему стихи писать начал.
Сталин выпустил клуб дыма, потом усмехнулся в него:
– Стихи!
И Киров подумал, что зря он влез с этим Тютчевым.
Но Сталин процитировал:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.
Он встал. Прошелся по кабинету.
– Значит, молодежь меня не поймет? – спросил.
– Более того, – подхватил Сергей Миронович, – осудит как полководца оставившего свой пост на пике самой главной победы.
– Пик?
Вскид головы был неожиданен.
Таким, видел Киров в зоосаде, пользуются страусы.
Он ожидал его повторения.
Но последовало другое: пристальный взгляд прямо в глаза:
– А вы отказались бы от роли преемника?
Вскрипнула половица, на которую Сталин только что ступил.
В другое время, принимая его шаги, она молчала.
Вернее, только дышала.
Может, даже притаённо охала.
И ответ должен был последовать не столько достойный и опытно-классический, сколько обескураживающе наивный.
– Товарищ Сталин! – взмоленно воздел на него взор Киров. – Зачем вы спрашиваете у жертвы, хочет она быть съедена или нет?
– Значит, вы, – нехорошо усмехнулся Сталин, – жертва?
– В каком-то смысле, да.
– В каком же?
– Да в том, что ни на что еще не способен. Это со стороны кажется, я до чего-то решительно созрел. А на самом деле…
Он махнул рукой.
– Значит, ошибались мы, назначив вас…
Сталин вдруг застыл взором, глядя куда-то в угол.
Замер так, что даже дым из жерла его трубки перестал виться.
Молчал и Киров.
– Ошибаться может один человек, – вдруг заговорил Сталин. – Ну там двое. Но когда все Политбюро считает…
На этот раз пауза приняла вынужденный характер.
Зазвонил телефон.
– Он как раз у меня, – сказал Сталин кому-то.
Потом пообещал:
– Конечно, скажу.
Неведомо что и кому.
Но Киров все же подумал, что речь шла о нем.
Однако Сталин ничего не сказал. А он – не спросил.
Тем более что Сталин пообещал:
– Мы еще к этому разговору вернемся. – И уточнил не очень определенно: – В удобный момент.
И Киров не подитожил, кому или для кого?
Тем временем Полух, с кем сейчас вел беседу Сергей Миронович, сказал, как бы вернув Кирова из просторной зоны воспоминаний в каморку действительности.
– Поэтому шестьдесят для чекиста – это предел. Нельзя, невозможно черпать то, чего нет.
– Мудрено сказано! – кажется, восхищнулся Киров. – Но ведь вы совсем не тяните на старика.
– Вот разве что только не тяну.
И Киров вдруг вскидывается:
– Так сегодня же ваш день рождения?
– Да, как раз юбилей.
– Вот здорово!
Киров стал делать какие-то размашистые жесты.
А Полух вдруг попросил:
– Откажетесь от секретарства!
Киров глянул на него так, словно тот предлагал ему предать Родину.
– Ведь вас назначили в день, означающий чертову дюжину.
– Все это предрассудки! – вскричал Киров. – Вот вы же родились в это число.
– От меня это не зависит. А вы могли бы повлиять, чтобы записали другую дату.
Наверно бы мог.
А – зачем?
Вызвать у окружающих смех и недоумение?
Нет, назначение его состоялось в счастливое число.
Потому при новой встрече со Сталиным он уже не откажется от приемности.
Ибо не чувствует себя неспособным управлять целой страной.
Вот потренируется в Ленинграде…
20
У Сталина был выбор.
У него не было времени думать, что он есть.
Все, кто думают, что руководить чем либо, а особенно страной, дело, если и главное, то сугубо легкое: делай – по возможности умный вид, а сатрапы и все остальные, на ком лежит груз истинных обязанностей, пусть не забывают о таковых.
Но это мнение более чем наивно.
Управлять – это, значит везти что-то сугубо непосильное, в пору, когда тебя подгоняют чем угодно, начиная от кнута и пинка, кончая булыжниками.
Как-то на этот счет хорошо сказал один старый рабочий:
– Когда тебя жестоко бьют, не запоминай тех, кто это делает, а оставь в памяти, что происходило это все на самом чудесном белом свете.
И Сталина – «бьют».
Кто как.
Но часть исподтишка.
Какое слово-то точное.
Из-под чего?
Да вон из той самой незаметности, что затаилась совсем рядом, чтобы изобразить невинность.
Сталин не утруждал себя мыслями, куда бы пошла страна, будь жив Ленин.
Ему ведомо, куда поведет ее он.
И от чего избавит.
И что прибавит.
А отнять уже успели в полной мере.
Особенно разум.
Фальшивыми несбыточными лозунгами в том числе.
Сегодня на Красной площади народ.
Третий год без Ленина.
Стало быть, уже при нем.
При особом понимании того, что есть.
И, естественно, того что будет.
Маршируют бойцы.
Еще в буденовках.
А надо бы идти в фуражках.
Все взоры – на него.
Некоторые – с восторгом.
Другие – с ненавистью.
И что он им сделал?
Место не уступил?
