Не ответ, а скорее, дрожащий детский лепет.

Пару секунд отец с ошалелым видом молча пялится на меня.

– Ах-ха-ха-а-а! – повалился, как безумный, обратно на лежак. Длинные волосы, собранные в аккуратную косу, змеей расстелились по подушке. – А-ха-ха! Ха-ха-ха-а!

Пока старик веселится, я ковыряю отмычкой в замке. Руки дрожат и не слушаются. Но едва дверь поддалась, смех в одночасье оборвался. Бывший узник, почти незнакомый, постаревший до жалостливо сжимающегося сердца, поднялся на ноги и утер ладонями впалые щеки..

– Сын… Я знал, что когда-нибудь вы придете за мной. Всегда знал!

***

Глаза распахнулись сами собой. Страшный гулкий звон, доносящийся с улицы, прервал мой и без того тревожный сон.

От испуга мигом вскочив с постели, я запуталась в простыни и рухнула прямо на коленки. Попыталась встать, но подол платья вступил в сговор с простыней, и я снова оказалась на полу.

– Да чтоб тебя, – выругалась впотьмах, потирая саднящий от ушиба локоть.

Вернув вялому телу вертикальное положение, я выскочила в коридор. Не преминула поплотнее завернуться в ту самую злосчастную простынь по самое горло, чтобы никто не догадался, что вчера я ни с того ни с сего уснула в одежде.

– Что произошло? – встретилась я с перепуганной Офелией, выглядывающей из комнаты дочери.

– Не знаю, – растерянно отозвалась она. – Юджин! Почему звонят? – схватила женщина сына под руку. – Что стряслось?

– Не сейчас, мам! – раздраженно отбрыкался тот, отчаянно сражаясь с камзолом. – Мне идти нужно!

Госпожа Роджи отпустила сына и все с теми же тревогой и непониманием уставилась на мужа, неторопливо поднявшегося с первого этажа.

Юджин тем временем, бубня себе под нос, кубарем скатился по лестнице и был таков.

– Успокойтесь, – строго проговорил господин Роджи, оглядев и меня, и жену. – Переполошились. Это не военный набат, так что опасаться нечего. Возвращайтесь в спальни.

Послушно вернувшись к себе, я вновь не раздеваясь улеглась в прохладную постель и принялась бездумно таращиться в потолок.

– Проклятые колокола! – сердито брыкнула одеяло.

Что снилось до пробуждения, вырванная из сна так резко, я теперь уже вспомнить не могла. Но в душе нарастала и крепла тревога, словно я забыла о чем-то важном. Только вот определить источник этой самой тревоги никак не получалось.

Не выдержав нервного напряжения, я встала и отворила окно. Рассвет еще даже не забрезжил – глубокая ночь. Но особо любопытные горожане, как и я, выглядывали из окон и испуганно озирались. надеялись углядеть, из-за чего подняли шум?

Я вдохнула ночной сырой воздух и вернулась в постель. Сняла платье и постаралась забыться сном, но не вышло. И спать не спалось, и сил встать не было.

Так и пролежала, не сомкнув глаз, до самого рассвета.

***

– Вы сотворили чудо! – восторженно восклицала Офелия, душа в объятиях пухлощекого Берима. – Вы сотворили…

Животик доктора забавно колыхался каждый раз, когда госпожа Роджи нападала на его обладателя.

– Довольно, Офелия, – улыбнулся господин Нолан, беря жену под руку. – Лучшему доктору Онтаса сейчас самому понадобится помощь, если не угомонишься.

– Но ведь это чудо! – продолжала пищать госпожа Роджи со слезами на глазах.

Я стояла в сторонке у очага. Не спеша помешивала кашу в чане и, навострив уши, прислушивалась к разговору.

– По правде говоря, – забасил доктор, снова зажимая подмышкой свою суму, – я поражен! Серая лихорадка не отступала еще ни от одного из моих пациентов! Это и впрямь чудо какое-то…

Офелия благоговейно сложила руки, и глаза ее заблестели, увлажнились.

– Не зря я всю ночь молилась Атайе. Она услышала! Вернула моей девочке жизнь!

– Хм… – недоуменно покачал головой Берим, и его маленький ротик вытянулся буковкой «о». – В любом случае, я рад, что вашей дочери лучше. Продолжайте делать травяные примочки и поить Ияри отваром, чтобы хворь не вернулась ненароком.

– Конечно, конечно! – тараторила Офелия, провожая пухляка. – Все будем продолжать. Ничего не упустим.

Я украдкой усмехнулась, глядя как продолжает дивиться чудесному исцелению толстяк, шествующий на коротких ножках к выходу.

– Это счастье, что Ияри стало лучше, – вдруг проговорил господин Роджи, едва Офелия и доктор скрылись из виду.

Я обернулась. Мужчина улыбался, но синие глаза глядели внимательно.

– Да, – протянула я и вернулась к беззаботному помешиванию каши. – Похоже, травы господина Берима и вправду сотворили чудо.

Нолан согласно помычал и уставился в окно, а я протяжно зевнула.

По правде говоря, не могла уснуть половину минувшей ночи не только из-за объявленной колокольной тревоги.

Так внезапно проснувшиеся во мне способности целительницы, разумеется, разволновали не на шутку! Но вспомнив, что подобной силой обладал Леонард, я успокоилась. Знала, что эта сила не способна причинить вред. А откуда она взялась? Да какая разница! Это шанс спасти Ияри. Какие еще могут быть вопросы?

Я попробовала кашу и потянулась за солью, с опаской косясь на господина Роджи.

Одно лишь тревожило, как не выдать себя? Ведь если я проколюсь… в Людских землях меня спасать будет некому.

***

В день Летнего фестиваля на улицах было не протолкнуться. Еще вчера все вокруг преобразилось – на деревьях развесили цветные флажки, а вдоль улиц растянули гирлянды из яркой ткани и бумаги.

– Что-то Юджин задерживается, – с тревогой выглянула из окна Офелия, выставляя на подоконник горшки с ярко-розовыми цветами. – Может, к обеду его уже и не ждать?

Я пожала плечами и отправилась принимать заказ у большого шумного семейства, прибывшего из Залесья.

Причина утренней колокольной тревоги так и осталась тайной. Говорили в таверне многое, и порой даже невероятное. Поэтому мы упорно ждали самого надежного информатора – Юджина.

– Надо же, – подхватив подол, прытко подбежала ко мне госпожа Роджи и жарко зашептала на ухо, – к нам снова архивариус идет!

Нолан недовольно покосился на дверь и зашевелил густыми усами.

– Чего это он зачастил?

Эргон Гуно и впрямь не прошел мимо таверны. Вошел, кисло огляделся, а завидев меня и чету Роджи, направился прямиком к нам.

– Добрый день, – поздоровался он, пригладив и без того идеально зачесанные и собранные в хвост смолистого цвета волосы. – Я оставлю это здесь?

Гуно размашисто достал из сумки на плече кипу листовок и шлепнул ею прямо по стойке перед носом Нолана.

– Что это? – схватила листик любопытная госпожа Офелия.

– Сегодня ночью сбежал заключенный. Это его портрет. Если увидите, немедленно сообщите. Он очень опасен, – глядя в одну точку, сухо отчеканил архивариус. – Не исключено, что у него были сообщники.

Я тоже потянулась к кипе листовок, а сердце, будто в предчувствии дурного, застучало о ребра.

– Какой кошмар! – посетовала Офелия. – И это в канун фестиваля! Что же… праздник теперь отменят?

Гуно так плотно сжал тонкие губы, что они практически исчезли с бледного лица. Похоже, беспечность госпожи Роджи его за малым из себя вывела, мол, как перед лицом такой опасности как сбежавший преступник, думать только об увеселениях?

– Мы не вправе отменять празднование. Нынче небывалый приток гостей, – ответил архивариус. – Но это крайне затрудняет розыск.

Вот только в разглагольствования Гуно я не вникала. Как ослепшая вглядывалась в топорно изображенного на листе желтоватой бумаги беглеца, и не могла поверить глазам.

Это же Эдмонд… Точно Эдмонд! Только старше… Лет на двадцать-тридцать.

Меня вдруг как обухом по голове огрело! В глазах потемнело, а из закромов памяти, словно из проруби полились воспоминания.

Я ведь сегодня ночью видела, как Велор освободил отца! Как только могла забыть? И ведь чувствовала поутру, как нечто странное ворочается в душе. Успокоила саму себя, сослалась на внезапно проснувшиеся магические способности, а теперь… все наконец встало на свои места.