ЧТО ПОЧЕМ Деревенский мальчик, с детства знавший что почем, в особенности лихо, прогнанный с парадного хоть взашей, с черного пролезет тихо. Что ему престиж? Ведь засуха высушила насухо полсемьи, а он доголодал, дотянул до урожая, а начальству возражая, он давно б, конечно, дубу дал. Деревенский мальчик, выпускник сельской школы, труженик, отличник, чувств не переносит напускных, слов торжественных и фраз различных. Что ему? Он самолично видел тот рожон и знает: не попрешь. Свиньи съели. Бог, конечно, выдал. И до зернышка сгорела рожь. Знает деревенское дитя, сын и внук крестьянский, что в крестьянстве ноне не прожить: погрязло в пьянстве, в недостатках, рукава спустя. Кончив факультет филологический, тот, куда пришел почти босым, вывод делает логический мой герой, крестьянский внук и сын: надо позабыть все то, что надо. Надо помнить то, что повелят. Надо, если надо, и хвостом и словом повилять. Те, кто к справедливости взывают, в нем сочувствия не вызывают. Тех, кто до сих пор права качает, он не привечает. Станет стукачом и палачом для другого горемыки, потому что лебеду и жмыхи ел и точно знает что почем. «Люблю антисемитов, задарма…» Люблю антисемитов, задарма дающих мне бесплатные уроки, указывающих мне мои пороки и назначающих охотно сроки, в которые сведут меня с ума. Но я не верю в точность их лимитов — бег времени не раз их свел к нулю — и потому люблю антисемитов! Не разумом, так сердцем их люблю. ТЕНИ КОСТРА Самые насущные законы общежития еще в пещере были человечеству знакомы и опробованы в полной мере. Проверяли их, переверяли их и заносили на скрижали, ничего они не потеряли! Держат точно так же, как держали. За душу и посейчас хватают, кажется, костра большие тени. До сих пор торжественно витают над законами простыми теми. МЕЩАНСКОЕ СЧАСТЬЕ Счастьице в готовом платьице с готовым окончательным ответом на любой вопрос, счастьице от пары папирос, от зари с рассветом. Счастьице, без всяческих сомнений и без долгих прений порешившее, что мир хорош, простенькое, как растенье рожь, перешившее шинель в пальто, годное при любой погоде, но зато по последней моде. Это счастьице, уверенное, что только в нем и счастье, справедливо, кажется, отчасти. Верно. Кто довольствуется им — тот доподлинно доволен. Вместе с микрокосмосом своим он спокоен, волен. Счастье пионера, в горн трубящее, или же пенсионера, утром сколько хочешь спящее! Ну и что же? Все же это — счастье. За него, что стоит — заплачу. Обозвать его мещанским — не хочу! «На пророка бывает проруха…»
На пророка бывает проруха: ошибется, и напрочь вали. Расценяют, как сплетни и слухи, то, что напророчествовали. У пророков бывают прорехи, и пороки, и огрехи, и не худо входить в положенье, в положенье пророка входить и судить не по пораженью, а по высшей победе судить. Между тем много реже сопрано этот дар: эта память вперед. Всех пророков мира собранье даже дюжину не соберет. Так давайте побольше чуткости к тем, кто крепок передним умом, и не будем требовать четкости от воскуренных ими дымов. «Воспоминаний вспомнить не велят…» Воспоминаний вспомнить не велят: неподходящие ко времени. Поэтому они, скопляясь в темени, вспухают и болят. — Ведь было же, притом не так давно, доподлинная истина, святая. Но чья-то подпись завитая под резолюцией: «Несвоевременно!» СТАРЫЕ ОФИЦЕРЫ Старых офицеров застал еще молодыми, как застал молодыми старых большевиков, и в ночных разговорах в тонком табачном дыме слушал хмурые речи, полные обиняков. Век, досрочную старость выделив тридцатилетним, брал еще молодого, делал его последним в роде, в семье, в профессии, в классе, в городе летнем. Век обобщал поспешно, часто верил сплетням. Старые офицеры, выправленные казармой, прямо из старой армии к нови белых армий отшагнувшие лихо, сделавшие шаг, ваши хмурые речи до сих пор в ушах. Точные счетоводы, честные адвокаты, слабые живописцы, мажущие плакаты, но с обязательной тенью гибели на лице и с постоянной памятью о скоростном конце! Плохо быть разбитым, а в гражданских войнах не бывает довольных, не бывает спокойных, не бывает ушедших в личную жизнь свою, скажем, в любимое дело или в родную семью. Старые офицеры старые сапоги осторожно донашивали, но доносить не успели, слушали ночами, как приближались шаги, и зубами скрипели, и терпели, терпели. |
