«Что-то дробно звенит в телефоне…» Что-то дробно звенит в телефоне: то ли техника, то ли политика. Также долг подключался ко мне. То в долге, а то и в законе, перечитанном по листику, то — в четырехлетней войне. Долг — наверно, от слова «долго» — долог, истов, прям, остер, как сектант такого толка, что за веру идет на костер. Долг. Звуки похожи на гонг. На звонок сухой, короткий. А висит на тебе колодкой. Почему? Не возьму я в толк. Долг в меня, наверное, вложен, вставлен, как позвоночный столб. Неужели он ложен, ложен, мой долг, этот долг? «Я связан со временем…» Я связан со временем, с годом — двумя, с двумя с половиной годами. А их и не ждали, идущих гремя, не думали, не гадали. Никто не готовился. Я был готов к пришествию этих гремучих годов. Года отгремели, а я еще год, как эхо годов отгремевших, шумел, словно эхо отобранных льгот, на что-то надеялся, мешкал. Потом это все позабылось, прошло и нумером в опись архивов вошло. «Несчастья — были. Умирали други…» Несчастья — были. Умирали други. Землетрясения крушили города. Но никогда не опускались руки: несчастье, горе — это не беда. Пришла Беда. Настала, приключилась. Не гостевать — сожительствовать ко мне. К сети моих деяний подключилась, засела в мысли, словно гвоздь в стене. «О, волосок! Я на тебе вишу…» О, волосок! Я на тебе вишу. Соломинка! Я за тебя хватаюсь. И все-таки грешу, грешу, грешу, грешить — грешу, а каяться — не каюсь. Я по канату море перейду, переплыву в лодчонке — океаны. А если утону и упаду, то обижаться на судьбу — не стану. В тот договор, что заключен с судьбой, включен параграф, чтоб не обижаться и без претензий выслушать отбой, уйти из слова, с музыкой смешаться. Но все-таки, покуда волосок не порван и пока еще соломинки остался на воде хотя б кусок, не признаю элементарной логики. Не признаю! ГОДОВАЯ СТРЕЛКА** 1971 ГОДОВАЯ СТРЕЛКА На первый заработок, первую деньгу купил часы. В отличье от счастливых, с тех пор смотрю на них и не могу взгляд оторвать от стрелок торопливых. Я точно знал, куда они спешат: не к своему, а к моему финалу. Звонит звоночек, мельтешит фонарик, напоминанье не ведает пощад. Я часовую стрелку полюбил. В отличье от секундной и минутной, она не знает этой спешки нудной. Она умело сдерживает пыл. Разбогатею и еще куплю часы, чтоб годовые стрелки были, такие, чтоб медлительно поплыли, подобно солнцу или кораблю. «Как важно дерево в окне…» Как важно дерево в окне: не дом, не столб, а ствол древесный и синий дальний свод небесный — пусть хоть клочком синеет мне. Как хороша в окне звезда. Пусть хоть одна звезда, большая — и прочь уходят города, ее пространствам не мешая. Бывает, молния сверкнет, перечеркнет квадрат оконный, и гром, как взрыв мильонотонный, войну и молодость вернет. Бывает, смерть прильнет к стеклу, закат окно окрасит красным. Неописуемо прекрасно и просто так — глядеть во мглу. «Я был молод. Гипотезу бога…» Я был молод. Гипотезу бога с хода я отвергал, с порога. Далеко глаза мои видели. Руки-ноги были сильны. В мировой войне, в страшной гибели не признал я своей вины. Значит, молодость и здоровье — это первое и второе. Бог — убежище потерпевших, не способных идти напролом, бедных, сброшенных с поля, пешек. Я себя ощущал королем. Как я шествовал! Как я властвовал! Бог же в этом ничуть не участвовал. Идеалы теряя и волосы, изумляюсь, что до сих пор не услышал я божьего голоса, не рубнул меня божий топор. Видно, власть, что вселенной правила, исключила меня из правила. |
