Четверг, 8 июня.

Приехал в Лондон во вторник утром на книжную распродажу в пользу «раненых союзников», проходившую на Каледонском рынке. Проливной дождь. Торговал собственными книгами — огромный успех. После половины шестого рынок заполнился толпой молодых женщин: одни покупали книги, другие их только разглядывали. Один хорошо одетый мужчина никогда не слышал про Бальзака. Самый большой спрос на Киплинга, Честертона, Конрада и на меня. А вот автографы расходились плохо. <…>

Среда, 28 ноября, Лондон, яхт-клуб.

В воскресенье дочитал «Путешествие Гулливера». Последняя часть — самая лучшая, она и в самом деле необыкновенно хороша — вот только все подробности лошадиной жизни отсутствуют. Опиши ее Свифт более подробно — и история получилась бы куда убедительнее. С другой стороны, наблюдения лошадей о характере и обычае человека превосходны.

9 марта, Лондон

<…> За последнее время побывал на трех спектаклях. Новая постановка «Оружия и человека» лучше, чем та, что игралась четверть века назад. Первый класс. Сегодня готов, пожалуй, согласиться с теми, кто считает Шоу «современным Мольером», — раньше это сравнение мне казалось натянутым. А вот «Пигмалион» неудачен. Характеры никуда не годятся, Шоу жертвует ими ради искусства и красноречия. Последний акт и вовсе провальный. Зато миссис Кемпбелл — выше всякий похвал, ей по-прежнему нет равных. Вчера был на «Великолепном Крайтоне». ^{598} Блеск! Эта постановка лучше старой, много лучше.

Понедельник, 20 августа, Комарк.

Вчера вечером закончил «Пармскую обитель» и сразу же взялся за «Красное и черное», к 8 утра прочел уже 50 страниц. «Обитель» великолепна. Вместе с тем, когда читаешь такие сцены, как бегство из тюрьмы, то видишь, как техника романа продвинулась за это время вперед. Все очень хорошо продумано и придумано — что-то придумано, а что-то взято из жизни, а вот само по себе бегство описано не так хорошо, как, вероятно, задумал его Стендаль. В то же время, остроумие, мощь, разнообразие, изящество, естественность и неувядаемая оригинальность этой книги не подлежат сомнению. Последнее время, когда я читаю Конрада, приходится иной раз делать над собой усилие. А вот «Пармскую обитель» читаю уже в третий раз, и каждый раз с удовольствием. Начало «Красного и черного» кажется tres ingénue [232], но уже через двадцать страниц понимаешь, avec qui vous avez à faire [233].

Суббота, 16 февраля.

<…> Не составляет труда показать, в чем проявляется формальное несовершенство великих романов («Анна Каренина» и др.) и как можно было бы их усовершенствовать, если бы автор владел техникой письма, как Флобер, или Мопассан, или даже Чехов. Эти романы велики, несмотря на свою небрежность — небрежность же их часто видна невооруженным глазом. Я благодарен судьбе, что всегда отдавал должное форме, технике письма. И «Хорошенькая женщина» и «Райсимен-Степс», по-моему, «скроены» вполне неплохо.

Среда, 10 сентября.

Вчера вечером ко мне в «Реформ-Клаб» зашел Т.С. Элиот. Принес свой «Крайтерион» ^{599} с ответом Вирджинии Вулф на мои замечания о том, что такое характер в художественной литературе, напечатанные около года назад в «Касслз Уикли». Хотел, чтобы я вступил с ней в полемику. Я сказал, что выскажу свое мнение, возможно, в форме отдельных замечаний, но к определенному сроку писать не буду и отвечу непосредственно ей. Он — бледный, спокойный, уверенный в себе. Работает в банке Ллойда, в собственном отделе, «обрабатывает» иностранные финансовые и экономические журналы. Сказал, что работа интересная, но предпочел бы заниматься чем-нибудь другим. Издает «Крайтерион», вечерами пишет. «Хочу задать вам вопрос, — говорю. — Только не обижайтесь. Примечания к „Бесплодной земле“ написаны в шутку? Я решил, что это пародия». Он ответил, что примечания вполне серьезны и не более пародия, чем многое в самой поэме. Я сказал, что поэмы не понял, на что он ответил, что его это нисколько не задевает: эта манера письма уже свое отжила, теперь его интересует драма в стихах. Сказал, что хочет написать драму из современной жизни (о людях из меблированных комнат) в ритмической прозе, «возможно, отдельные реплики будут произноситься под барабанную дробь». И хочет моего совета. <…>

Четверг, 11 сентября.

Вспоминал, что мы с Т.С. Элиотом говорили о характерах в художественной литературе. Характер — это условность, это некая общность, он должен составлять часть — или основу — всего замысла книги. Весь характер целиком в книгу вместить невозможно — в противном случае она разрастется до непомерной длины, а читатель должен будет запастись непомерным терпением. Отбираются и описываются лишь отдельные черты характера, остальные угадываются, автор приводит их, подчеркивая их условность. Если бы автор хотел изобразить истину целиком, во всем объеме, ничего, кроме путаницы, он бы не добился. Вопрос: прозаик хочет, чтобы его герои остались в памяти читателя? Некоторые не хотят. А вот я, например, хочу. Герои Диккенса в памяти остаются. Возможно, они даже слишком типичны, слишком упрощены. То же и Теккерей — возьмите Доббина и Амелию. Но при всей своей простоте они остаются в нашем воображении. Не бывает прозаика, который бы постоянно создавал абсолютно новые или «свежие» характеры. Бальзак по многу раз использовал один и тот же принцип типизации. Многие из его знатных влюбчивых дам — на одно лицо. И Шекспир тоже. И Скотт. Типизация в том или ином виде присутствует обязательно. А потом псевдокритики, анализируя персонажей, типичных по необходимости, говорят, что они — типы, а не характеры. Главное, произвести впечатление на читателя, оно может быть сильным, может быть верным, но впечатление должно остаться обязательно. Современные писатели — противники типизации, не производят никакого впечатления.

Вторник, 27 января.

Сегодня в пять утра закончил «Путь в Индию» Форстера. Центральный эпизод романа — суд над невинным Азизом за нападение в Марабарских пещерах на Аделу Квестед — получился выше всяких похвал. Безупречно и описание стадного чувства английской общины в Чандрапуре. Есть в книге и немало других достоинств. Язык порой слишком сложен или же, наоборот, излишне боек, но в целом — выше всяких похвал.

И тем не менее, я испытал чувство разочарования. Думаю, дело в том, что я так и не понял, о чем эта книга. Главный герой, врач мусульманин Азиз, — фигура очень жизненная. Точно так же, как и все индийцы в романе. Как и многие англичане. Сначала из-за истерики Аделы Квестед у Азиза возникают неприятности с английскими властями, потом, однако, благодаря ее честности, он выпутывается из беды. Автор словно уговаривает читателя, что в индийском вопросе, если разобраться, не так все просто, как на первый взгляд кажется. Но как только Азиза оправдывают, у него возникают новые, уже свои собственные проблемы, никак с английским владычеством в Индии не связанные. Некоторые главы слабоваты оттого, что психология Азиза, как и психология других индийцев, голословна, не подтверждается примерами из жизни. В дальнейшем же сюжет делает резкий поворот: Азиз отправляется в Индустан лечить людей. Тамошняя жизнь, особенно религиозная, описана превосходно, однако эта часть книги никак не связана с предыдущей. Подробности хороши, но вот общая картина расплывчата, размыта. Хотя я дочитал книгу всего три часа назад, уж и не помню, чем она кончается и почему. <…>