Понедельник, 23 марта.

Перечитываю «Жизнь» /Мопассана. — А.Л./ спустя десять-двенадцать лет. Скорее, разочарован, хотя читал не отрываясь. Мне не кажется, что тетя Лизон очень уж хороша, да и скупость Жульена — общее место. Да и вся атмосфера terne [226], книге не хватает живости, ярких красок, впечатление такое, будто автор мнется, чего-то не договаривает. Впрочем, я прочел лишь половину. И мне не нравится L'humble veritée [227] на титуле. Что-то очень надуманное. Раньше мне это в голову не приходило.

Среда 27 января.

<…> Довольно много пишу, времени ни на что больше нет. Никак не дочитаю второй том «Истоков». Больше ничего за последние два месяца не читал — только газеты и — изредка — По. У него, оказывается, первоклассные стихи — взять хотя бы «Призрачный замок».

Четверг, 11 февраля.

Приобрел: «Чудодейственный бальзам Тоно-Бенге» Г. Дж. У. /Уэллса. — А.Л./, «Поцелуй» Антона Чехова. «Черного монаха» Антона Чехова.

Пятница, 26 января.

<…> Чехов поражает меня все больше и больше, и я все больше и больше склоняюсь к тому, чтобы писать в том же духе. Впрочем, «Смерть Саймона Фьюджа», рассказ, который я сочинил задолго до того, как впервые прочел Чехова, написан в той же манере и столь же хорош. Хотя надо обладать немалым самообладанием, чтобы применить к «Палате номер шесть» или к «Черному монаху» слово «хороший».

Среда, 7 апреля.

Обедал у Форда Мэдокса Форда. ^{595} Были Джон Голсуорси с женой. Поначалу я держался с Г. немного gené [228] — последнее время писал о нем мало хорошего. Впрочем, мы оба держались неплохо, и он даже пригласил меня на обед. Форд рассказывал, что Генри Джеймс диктует своей секретарше так медленно, что настаивает, чтобы та держала на коленях раскрытый роман и читала его в перерывах между диктовкой. Сказал, что Конрад, как всегда, опаздывает с рукописью.

Понедельник, 30 мая.

<…> Читаю «Собственника». В романе проскальзывает иногда что-то задиристое, ребячливое, есть какая-то упрямая несговорчивость, которая мне по душе. <…>

Суббота, 11 июня.

Начал «Преступление и наказание», хочу перечитать роман уже вторую неделю. Сцена в трактире и исповедь Мармеладова кажутся мне теперь еще лучше, чем когда я читал роман впервые, в Хоклиффе. Это, безусловно, одно из величайших мест в мировой литературе. Подробности — одна лучше и точнее другой. После «Преступления» мои собственные опусы видятся мне искусственными и натужными. В большинстве моих книг все слишком нарочито, напоказ, я не способен вовремя поставить точку, что-то написать и больше к этому не возвращаться. Вчера и в четверг написал почти 4000 слов «Клейхенгера». ^{596}

Воскресенье, 10 июля.

Читаю «Губернатора» Андреева. Неплохо, но затянуто; к тому же местами сентиментально, чувствуется, по-моему, влияние «Смерти Ивана Ильича». Очень недурной, третьестепенный, серьезный художник.

Четверг, 3 октября.

«Зимняя сказка» в постановке Гренвилл-Баркера ^{597} в «Савойе». Половина слов непонятна. <…> Музыка отсутствует. Из первого ряда бельэтажа, если не облокотиться на балюстраду, видна лишь часть сцены. Отличить белый стих от прозы невозможно. Почти все играют посредственно. <…> Общее впечатление: бесхитростный, надуманный сюжет с возвышенными чувствами. <…> Прекрасные шекспировские мелочи куда-то подевались. По такому спектаклю никто бы не догадался, что это поздняя пьеса Барда.

6 января

Генри Джеймс у Пинкера. Еле цедит слова. Французский язык безупречен. Изумился, когда я сказал, что ничего не знаю про средний класс, заметил, что, когда мы увидимся вновь, он со своим изумлением справится и готов будет к этой теме вернуться. Сказал, что неинтересных тем не бывает и что он, «человек э-э-э-э… восприимчивый», понимает это как никто. Когда я пожаловался, что часто лежу без сна, думая о том, что упустил из виду в своих книгах, он ответил, что мои книги и без того переполнены действующими лицами и событиями, поэтому я могу не беспокоиться. С чувством говорил о своей недавней болезни: «Я очень, очень серьезно болел». <…> Старик слаб, при этом — упрямая моложавость, какой отличаются все холостяки.

Понедельник, 7 апреля.

На прошлой неделе в поисках вдохновения бросил «Войну и мир» и прочел «Турского священника» и «Пьеретту» Бальзака. Последняя вещь лучше, чем находит Сейнтсбери. Бальзак был невежественным и грубым человеком, его философские рассуждения часто отдают ребячеством. Но, получи он хорошее образование, и из него вышел бы великий социальный философ. Его apercus [229] часто поразительны. И жизнестойкость у него невероятная. «Война и мир» после Бальзака кажется совершенно беззубой. У Бальзака полно изящных и симпатичных безделушек. У Толстого — ничего подобного. Сплошной монолог. Если не погрузиться в него с головой, бывает скучно. Зато если вникнешь, скуку как рукой снимет. Некоторые длинные толстовские описания, вроде сцены охоты в поместье графа Ильи Ростова, несказанно хороши. И Наташа совершенно обворожительна — во всяком случае, до семисотой страницы, на которой я сейчас нахожусь.

Среда, 16 апреля.

Вчера написал 1400 слов. И дочитал «Войну и мир» до 1100-й страницы. Описание Бородина великолепно. Что же касается вступления французов в Москву, надо бы сравнить то, что пишет Толстой, с рассказом французского сержанта (забыл его имя), опубликованном в прошлом году, а может, в позапрошлом.

Вторник, 22 апреля.

Болею уже третий день. <…> На днях начал читать переписку Флобера. Какие-то письма очень уж мрачны, какие-то повеселее. Самые ужасные адресованы мадам X — ужасно получать такие письма. О maladif [230] Флобера свидетельствует следующая фраза (из первого тома): «Un amour normal, régulier, nourri et solide, me sortirait trops hors de moi, me troublerait, je rentrerais dans la vie active, dans la verité physique, dans le sens commun enfin, et c'est ce que m'a été nuisible toutes les fois que j'ai voulu le tenter» [231]. И еще — его обычай (о котором он не раз заявлял) отгораживаться от мира ради собственного покоя. Что за безумная идея для писателя! Из-за этого-то Флобер и не попал в первый ряд.

Четверг, 3 сентября.

<…> Конференция в Веллингтон-Хаус с участием «ведущих» писателей. <…> Уэллс и Честертон говорили очень здравые вещи. А вот Гилберт Мюррей разочаровал <…> Томас Гарди был неплох. Барри подошел ко мне познакомиться: шотландский акцент, язвительная осмотрительность. После конференции я отправился к Уэллсу. <…>