Диалог в духе Платона в Танбридж-Уэллсе ^{109} между философом и светской дамой

Вторник, 14 апреля 1752, № 30

Quo teneam vultus mutantem Protea no do.

Гораций. [46]

О_н_а. Ax, дорогой мистер Мудр, у меня для вас поразительная новость. Как вы думаете, какая?

О_н. Ума не приложу.

О_н_а. Никогда не догадаетесь. Мистер Блуд не дает проходу мисс Стриж.

О_н. Коли он не дает ей проходу, то, глядишь, и поймает. А там и съест. А мне-то что за дело?

О_н_а. Какой же вы нелюбопытный! Ведь мисс Стриж — девушка из простой семьи. А джентльмену следует брать в жены девушку благородную.

О_н. Раз из простой семьи — стало быть, не благородная?

О_н_а. Нет, конечно, не благородная. Так говорят и леди Нагл, и миссис Блаж.

О_н. Откуда им знать, что такое женщина благородного происхождения? Впрочем, они, должно быть, слышали, что говорят об этом другие.

О_н_а. Право, какой вы все же странный! В таком случае скажу вам всю правду. Я точно знаю, что она не принадлежит к женщинам благородного происхождения, ибо ее отец…

О_н. Отец, мисс?! Причем здесь отец? Мы ведь с вами говорим о юной даме приятной наружности и хороших манер. То, что она принадлежит к прекрасному полу, оспаривать вы не станете. Так вот, мисс, в моем представлении, если ее внешность и манеры таковы, какими я их описал, то мисс Стриж, более чем вероятно, — дама благородного происхождения. Что же касается леди Нагл и миссис Блаж, то обе они фурии; их скудоумие под стать их внешности.

О_н_а. Боже мой, сэр, вы заговорили со мной совсем другим тоном! Но я все равно не поверю ни одному вашему слову.

О_н. Я знаю, что говорю. Мода всегда берет верх над разумом.

О_н_а. Раз вы такой мудрый, вам наверняка есть что сказать о моде.

О_н. Мода — это кредо глупцов и уловка для людей умных.

О_н_а. Что бы там ни говорили, мистер Умник, я все равно буду в нее верить.

О_н. И следовать ей?

О_н_а. Неизменно.

О_н. Но ведь мода изменчива. Она меняется постоянно.

О_н_а. Что верно, то верно.

О_н. А вместе с ней меняетесь и вы. Оттого-то вас и будут всегда называть «переменчивой», «непостоянной», «суетной»… Уж не обессудьте.

О_н_а. Спасибо на добром слове.

О_н. Но ведь это чистая правда. Простите, могу я задать вам один вопрос?

О_н_а. Какой еще вопрос?

О_н. Вы считать умеете?

О_н_а. Умею.

О_н. А играть на спинете?

О_н_а. Конечно.

О_н. Когда вас учили считать, вам говорили, что два плюс два — четыре, а трижды три — девять. Уверен, вы бы сочли чудовищным обманом, попытайся кто-нибудь доказать вам, что два плюс два равняется двадцати, не правда ли?

О_н_а. Не пойму, к чему вы клоните.

О_н. Немного терпения, мисс; то, что я сейчас говорю, вам очень пригодится. Так вот, когда вы учились играть на спинете, оказалось, что без определенных правил овладеть этим инструментом невозможно, верно?

О_н_а. Безусловно. Меня учили ударять по нужной клавише, а не по какой придется.

О_н. Терпение, мисс, и вы станете философом. Итак, каким бы искусством или наукой вы не овладевали, вас всегда учили следовать определенным правилам, верно?

О_н_а. Совершенно верно.

О_н. Прекрасно. Не кажется ли вам, мисс, что, овладевая искусством человеческой жизни, рассуждать следует точно так же? То есть, делать не то, что заблагорассудится, а то, что следует. И то, что пойдет нам на благо.

О_н_а. Пожалуй.

О_н. Не «пожалуй», а именно так. И что же в этом случае будет с модой? Как может мода быть главным побуждением к действию? Вы же сами признали, что мода должна подчиняться законам жизни, а не наоборот; в противном случае мы пойдем наперекор Природе.

О_н_а. Вы что же, хотите, чтобы я не следовала моде? Уж лучше не жить вообще, чем одеваться не по моде!

О_н. Этого я не говорил.

О_н_а. Что же вы в таком случае говорили?

О_н. Поймите, мисс, принципы, которыми я руководствуюсь, никогда не позволяли мне жить в соответствии с модой. Право же, мисс, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы не видеть разницы между тем, что удобно, и тем, что необходимо.

О_н_а. Послушали бы вы, что говорит о моде леди Нагл.

О_н. С куда большим удовольствием я бы послушал старика Сократа, будь он жив. Откровенно говоря, леди Нагл меня мало интересует. Во всей Англии едва ли найдется хоть одно графство, где бы не было своей леди Нагл. Но. прошу вас, ответьте мне на мой вопрос, мисс.

О_н_а. Задавайте ваш вопрос, сэр.

О_н. Если вы хотите приобрести новый наряд, в какую лавку вы пойдете?

О_н_а. Туда, где самые лучшие и разнообразные товары и самые услужливые и распорядительные продавцы.

О_н. А если бы вы хотели обзавестись здравым смыслом и знаниями, в какую «лавку» вы бы тогда отправились?

О_н_а. Вот оно что, сэр! Теперь-то я понимаю, почему вы завели этот разговор… Но, увы, у меня нет ни секунды времени, уже три часа, а мне еще надо переодеться, ведь я сегодня ужинаю с леди Нагл, миссис Блаж, капитаном Бесс Трепетом и еще двумя-тремя благородными особами. Ваша покорная слуга, добрейший мистер Мудр.

Суббота, 2 мая 1752, № 35

Пусть же погибнет тот, кто их придумал…

Анакреон.

Сэру Александру Дрокенсэру

Бедлам ^{110} , апрель 1752 года

Сэр,

нисколько не сомневаюсь, что, не дочитав и до середины письма, вы согласитесь с выводом, к которому я пришел давным-давно: в месте, откуда я пишу, англичане содержат всех тех, у кого здравого смысла больше, чем у их соотечественников, гуляющих на свободе.

Как бы то ни было, хотел бы для начала сообщить Вам, что если Вы и в самом деле стремитесь к преобразованиям в нашем королевстве, Вы наверняка не добьетесь цели по той простой причине, что заблуждаетесь в средствах.

Согласно мнению врачей, для исцеления болезни необходимо распознать и устранить ее причину. То же и в отношении политики. Без этого мы можем в обоих случаях лишь облегчить участь больного — излечить же его не в наших силах.

А теперь, сэр, позвольте сказать Вам, что Вы совершенно не догадываетесь, не имеете ни малейшего представления, в чем истинная причина наших политических хворей. А потому, вместо того чтобы предложить средство для лечения заболевания, Вы не раз, в ходе Ваших досужих рассуждений, давали советы, которые, в конечном счете, лишь отягчали положение больного.

Знайте же, сэр, что только мне одному известна истинная причина царящего на земле зла. Мне стоило немало трудов и кропотливых исследований, чтобы найти объяснение наших продажности, распущенности и безнравственности, — и, следовательно, я один способен прописать средство от всех этих болезней.

Впрочем, когда я утверждаю, что сие открытие принадлежит мне и только мне, я имею в виду лишь современных людей, ибо философам и поэтам древности бесценный секрет этот был хорошо известен, о чем свидетельствует бессчетное число цитат из их трудов. В их произведениях секрет этот упоминается столь часто, что меня немало удивляет то обстоятельство, что джентльмен, не понаслышке знакомый со светочами истинного знания, упустил его из виду.

Итак, что является истинной причиной всех политических болезней, от коих страдает эта страна, как не деньги? Деньги, о которых греческий поэт, чьи строки я привожу в эпиграфе, говорит: «Пусть же погибнет тот, кто их придумал, ибо это из-за них брат ссорится с братом, а сын — с отцом; это они принесли в мир войны и кровопролитие».

И если Анакреон прав (а он прав!), где же средство? Не в том ли, чтобы устранить сию роковую причину, искоренить сей отравленный метал, вынести сей ящик Пандоры за пределы нашего отечества?!