Когда я размышляю на подобные темы, то не могу не вознести похвалу самому себе; я даже льщу себя надеждой, что читатель должен быть отчасти мне благодарен за то молчание, какое я неизменно храню в отношении собственных достоинств, и, быть может, самые чистосердечные из моих читателей воздали бы должное подобной выдержке, знай они, какую жертву я приношу, дабы учесть их интересы и вкусы, ведь удовольствие от самовосхваления может сравниться лишь с отвращением, какое испытывают другие авторы, когда читают подобный панегирик.

Не могу в этой связи не воздать должное таким же, как и я, современным сочинителям, в особенности же тем, кто держится сходным со мной образом. Коль скоро эти джентльмены, в чем я нисколько не сомневаюсь, прекрасно сознают, какую непомерную зависть я испытываю к их талантам и учености, они не могут не признать, что хранить эту зависть в себе, тушить этот пожар у себя в груди, не дав вылететь наружу ни одной искре, достойно всяческой похвалы.

Если же быть до конца честным, должен сознаться, что подобная сдержанность продиктована не только благородством, но и здравым смыслом. Когда автор, исходя из собственной выгоды, воздерживается от самовосхвалений, он руководствуется прежде всего двумя немаловажными соображениями. Во-первых, хвали он себя, его наверняка будут очень мало читать, и еще меньше — ему верить. Боязнь потерять доверие читателя вынудит автора подавить также и зависть, невзирая на то наслаждение, какое испытываешь всякий раз, когда даешь ему выход. Как бы ни было приятно всем тем великим мужам, чьи имена звучат, в предисловии к «Дунсиаде» ^{117}, да и в самой сатире на тупиц, поносить Поупа и Свифта и убеждать себя в том, что одному не доставало юмора, а другой не был поэтом, — за это удовольствие, боюсь, они заплатили бы цену слишком высокую. Оно стоило бы им публичного остракизма, даже если бы первый, следуя примеру второго, промолчал, ничем не обнаружив своего к ним пренебрежения. Именно по этой причине я воздержусь от всякой сатиры на поупов и Свифтов нынешнего века. И даже если бы зависть к этим великим людям кипела у меня в груди, я бы ни за что не выплеснул ее наружу, сделав ее достоянием публики.

Сдержать столь сильные страсти, как тщеславие и зависть, дело очень непростое. Оно требует немногим меньше отваги, чем та, которой обладал спартанский юноша, спрятавший под одеждой лису и позволивший ей прогрызть себе внутренности, лишь бы ее никто не увидел. Откровенно говоря, я вряд ли смог бы терпеть столько времени, если бы не придумал один хитроумный способ давать волю чувствам наедине с самим собой. Этим способом, каковой является строжайшим секретом, я и поделюсь сейчас с читателями, которые, им воспользовавшись, наверняка добьются такого же успеха, как и я.

Способ справиться с тщеславием и завистью я облеку в форму рецепта; способ этот, в сущности, и является рецептом, каковой обыкновенно и выписывают больным, — средством одновременно необыкновенно дешевым, легко усваиваемым, безопасным и практичным.

1. Когда вы ощущаете, что приступ приближается к своему пику, возьмите перо и бумагу и сочините панегирик самому себе. Уснастите его всеми высшими добродетелями и приправьте по вкусу острословием, юмором и ученостью. Можете, в случае необходимости, добавить сюда свое происхождение ^{118}, умение себя вести, и тому подобное.

В выборе ингредиентов повышенное внимание обращайте на ту часть вашего естества, что нуждается в непосредственном лечении. Если, к примеру, вам недавно надрали уши ^{119} или крепко всыпали… пониже спины, наделите себя в первую очередь мужеством. Если вы на днях обвинили Овидия ^{120} сразу в двух нарушениях долготы слога в одной строке, проявив тем самым чудовищное невежество, расписывайте, не жалея, свои лучшие качества, превозносите свою образованность.

Если у вас репутация самого бессовестного лжеца, приправьте свой панегирик честностью. Если вышли вы, что называется, из грязи да в князи, запаситесь предками из анналов английской истории числом не меньше полудюжины. Et sic de caeteris. [47]

2. Когда панегирик написан, можете читать его себе вслух, сколько вздумается. Но проследите, чтобы никто вас при этом не слышал. После чего не забудьте свой панегирик сжечь.

Понимаю, эта — последняя — операция весьма болезненна, но если вдуматься, что, не сожги вы его сами, его сожгут другие или же поступят с вашим панегириком самым бессовестным и постыдным образом, — всякий разумный человек предпочтет, во избежание худшего, собраться с духом и уничтожить свой панегирик самому.

Что же до лечения от зависти, то в этом случае рецепт будет куда более краток. Достаточно остановить свой выбор на противоположных ингредиентах. Иными словами, вместо положительных качеств предмета вашей зависти, подставьте отрицательные — от рассудка до сердца.

Здесь, опять же, стоит обратить внимание на то, что именно вас уязвило. Если какой-то человек с умом и чувством юмора посмеялся над вами, изобразите его — одним росчерком пера — болваном и тупицей. Если кто-то отвесил вам пощечину, изобразите этого человека трусом; если же пощечину вы получили на людях, на глазах у многих, чем больше раз вы повторите вслух слово «трус», тем будет лучше.

В отношении последнего случая следует проявлять повышенную осторожность. Изобразить вашего обидчика трусом рекомендуется не раньше, чем он окажется за нападение на вас за решеткой или же за пределами королевства. Впрочем, предосторожности не потребуются, если вы предадите вашу сатиру, как и ваш панегирик, языкам пламени, каковые очень вам пригодятся, если вы не хотите, чтобы вам надрали уши, и они превратились в ослиные ^{121} — вроде тех, что были выставлены недавно в Бедфордской кофейне.

В заключение приведу две цитаты. Первая — из Сократа: «Никогда не говорите о себе, ибо тот, кто себя восхваляет, суетен; тот же, кто себя поносит, нелеп». Вторая — из мудрого доктора Саута ^{122}. Он советует, чтобы «критикан был в своих действиях осмотрителен, дабы ему не отплатили той же монетой». И то сказать, безумен тот, кто претендует на право называться сатириком, если он обвиняет других в том, в чем можно обвинить его самого. Одним словом, скажу вслед за своим другом Горацием: «melius non tangere, clamo». [48] Надеюсь, что те из наших современных писателей, которые знают латынь, этому совету последуют.

Суббота, 29 августа 1752 года, № 61

Не презирай стоящих ниже тебя.

Клеобул ^{123}

В человеческой природе нет свойства более отвратительного, чем пренебрежение. Как нет и свойства, которое с большей убедительностью свидетельствовало бы о дурных наклонностях. Добронравие и презрение к людям между собой не уживутся. То, что вызывает презрение у человека злого, у человека достойного и добропорядочного вызовет совсем другие чувства. У такого человека порочность и безнравственность вызовут ненависть и отвращение, слабость и глупость — сострадание; как бы люди себя не вели, презрения к ним он не испытает.

Каким бы отталкивающим это свойство, представляющее собой смесь гордыни и злонравия, если рассматривать его с точки зрения серьезного Гераклита ^{124}, не казалось, оно покажется ничуть не менее абсурдным и смехотворным и приверженцам смеющегося Демокрита — особенно если учесть, что чем человек низменнее и подлее, тем с большим презрением относится он к себе подобным. А потому можно сказать, что самые презирающие — это и самые презренные люди на свете.