Елейный стиль рекламных объявлений, в которых почтительные призывы к клиентам смешивались с неумеренным панегириком рекламируемых товаров, с самого начала сочетался с псевдонаучным стилем, идущим напрямую от болтовни ярмарочных шарлатанов. Любители Бальзака наверняка помнят объявление, составленное Фино и прославленным Годиссаром для «Huile Cephalique» [281] Сезара Бирото. ^{810} Этот вид рекламы еще не умер; мы и по сей день видим рекламные объявления, «основанные на принципах, установленных Академией наук» и известные «еще древним римлянам, древним грекам и народам Севера»; безвозвратно утерянные, они найдены теперь сочинителем рекламных текстов. Стиль и манера этих объявлений, принадлежащих к раннему и среднему периоду Века рекламы, по-прежнему несут на себе отпечаток некогда презренного положения коммерции. Написаны они с отвратительной, лицемерной вкрадчивостью, свойственной письмам торгашей. Они, эти тексты, чудовищно безграмотны, и когда их авторы из честолюбия стремятся воспарить над присущим им бухгалтерским стилем, они немедленно впадают в ходульное пустословие самоучек. Забавны и нескладные попытки повышать значимость первых рекламных объявлений. Как тут не вспомнить длинную — на страницу — рекламу фруктовой соли Эно, начиненную тяжеловесными изречениями из Эмерсона, Эпиктета, Зено Элеатика, Помпонацци, Слокенбергия ^{811} и прочих светочей человеческой мудрости. В этих диковинных текстах было немало красивых слов, сами же тексты грешили тем же недостатком, что и проповеди, — были скучноваты.

С ростом демократии расцвело и искусство рекламы. Короли индустрии и коммерции постепенно пришли к пониманию того, что к Свободным Народам Мира обращаться следует запросто, начистоту, безо всяких околичностей. Они осознали, что преувеличение, гипербола не окупаются и что шарлатанство должно подкупать чистосердечием, а не наукообразием. Доверившись публике, они стали льстиво апеллировать к ее хваткому уму и здравому смыслу. С формальной же точки зрения, искусство рекламы сразу же сделалось намного более сложным, чем когда-либо прежде, и теперь, как уже говорилось, реклама является одним из самых интересных и сложных жанров современной литературы. И потенциал ее еще далеко не исчерпан. Уже сегодня реклама — это самое интересное (а иногда — единственно интересное) из всего, что печатается в большинстве американских газет и журналов. Что-то будет завтра?

Одни путешествуют по делу, другие — чтобы поправить здоровье. Но набиваются в «Гранд-отели», набивая карманы их владельцев, вовсе не те, кому не хватает здоровья и хватает дел; гостиницы переполнены путешествующими из удовольствия. То, что Эпикур, который отправился странствовать всего один раз, когда был изгнан из Афин, искал в своем собственном саду, наши туристы ищут за границей. И что же, находят они свое счастье? Для тех, кто отправился на отдых за рубеж, сей риторический вопрос с напрашивающимся отрицательным ответом представляется не таким уж праздным. Ведь туристы, как правило, люди очень невеселые. Даже на похоронах мне приходилось видеть лица более светлые, чем на площади Святого Марка. Лишь ненадолго собравшись вместе и притворившись, что они дома, туристы начинают выглядеть по-настоящему счастливыми. Зачем же, спрашивается, было ехать за границу?

Все дело в том, что лишь очень немногие путешественники любят путешествовать. И если на путешествия они тратят силы, время и деньги, то вовсе не из любопытства, не потому, что хотят развлечься, переменить обстановку, увидеть новые и красивые места, а исключительно из снобизма. Люди путешествуют по той же причине, по какой собирают произведения искусства, — чтобы не ударить в грязь лицом, не отстать от моды. Побывать в отдаленных уголках земного шара — акт социально грамотный, ведь в этом случае вы берете верх над теми, кто никогда туда не попадет. Кроме того, если вы путешественник, по возвращении у вас всегда есть, о чем поговорить. Тем для разговора не так уж много, и пренебрегать темой столь животрепещущей было бы неразумно.

Для оправдания подобного снобизма возникли некоторые мифы. Места, куда принято ездить, окружены таким романтическим ореолом, что тем, кто в этих местах никогда не бывал, они представляются чем-то вроде Вавилона или Багдада. И туристы очень заинтересованы в распространении подобных мифов. Ведь если Париж и Монте-Карло в самом деле так великолепны, какими они представляются жителям Брэдфорда или Милуоки, Томска или Бергена, то и побывавшие в этих местах — люди более значительные, чем знающие о них лишь понаслышке. По этой-то причине (а еще потому, что это выгодно владельцам отелей и судоходных компаний) подобные мифы не умрут никогда.

Нет ничего более нелепого и трогательного, чем вид неопытного, взращенного на этих мифах туриста, который из кожи вон лезет, чтобы унылую реальность превратить в сказку. Ведь ради этой сказки, а отчасти и из снобизма, в котором турист не всегда отдает себе отчет, он, собственно, и пустился в путь. Согласиться, что «сказка» разочаровала, значило бы признаться в собственной глупости и недальновидности. Из сотен тысяч англосаксов, посещающих парижские ночные клубы и дансинги, наверняка найдется немало и таких, кто искренне любит подобные развлечения. Но ведь есть очень многие, кто ими не интересуется. Этим туристам ночные клубы скучны, а нередко и отвратительны, однако в этом они не признаются даже самим себе — они же свыклись с мыслью, что «Париж — это сказка» и что «раз не был в Париже, значит не жил». А потому, приехав в Париж, они изо всех сил стараются выглядеть веселыми и жизнерадостными. Ночь за ночью дансинги и бордели осаждают серьезные молодые соотечественники Эмерсона и Мэтью Арнолда, искренне стремясь разглядеть «жизнь» сквозь сгущающуюся пелену путеводителей Хейдсика и Рёдерера.

Еще более решительно настроены их спутницы — у них (за исключением разве что самых «продвинутых») нет, как правило, под рукой «Рёдерера», который помог бы им в поисках «сказочного» Парижа. Как-то раз, ранним осенним утром, часов в пять, моему взору предстало печальное зрелище. За угловым столиком одного boite [282] на Монмартре в полном одиночестве сидели три юных американки, которые преисполнились решимости прожигать жизнь. Перед ними на столике стояли дежурные бутылки шампанского, они же — быть может, из чувства противоречия — маленькими глотками пили лимонад. Уныло играл джаз-банд, уставший барабанщик, уронив голову, дремал над своими барабанами, саксофонист зевал в саксофон. Посетители — парами или небольшими группами — тянулись к выходу, — три же юных леди, превозмогая усталость и скуку, что недвусмысленно отпечатались на их прелестных и бесхитростных личиках, продолжали упрямо, с вызовом сидеть на своих местах. Когда с рассветом покинул кафе и я, они еще оставались. Чего они только не порасскажут, когда вернутся домой, подумалось мне. И как им позавидуют друзья, никогда в Париже не бывавшие. «Париж сказочно хорош…»

Парижанам же эта сказка приносит несколько миллиардов чистой прибыли. И они стараются — бизнес есть бизнес. Но, будь распорядителем дансинга на Монмартре я, своим официантам я бы порекомендовал вести себя так, чтобы их оптимизм выглядел чуть более убедительно. «Друзья, — сказал бы я им, — у вас должен быть такой вид, как будто вы верите в сказку, которая нас с вами кормит. Улыбайтесь, будьте веселы, если на ваших лицах и впредь будет смесь усталости и презрения к нашим клиентам, а также циничное желание нажиться на них любой ценой, мы с вами много не заработаем, ведь наступит день, когда клиенты протрезвеют и заметят, как с ними обращаются. Что будем тогда делать?»

Но Париж и Монте-Карло — не единственные места паломничества. Есть ведь еще Рим и Флоренция. Помимо магазинов и казино, имеются еще картинные галереи, церкви и древние развалины. И снобизм, предписывающий любовь к искусству, настоятельно требующий побывать в местах, где можно лицезреть Искусство с большой буквы, почти так же деспотичен, как и снобизм, понуждающий посетить места, где «кипит жизнь».