Время коктейля. (Мы пользуемся услугами нашего бутлегера уже два года. Очень достойный человек.) Кубики льда в шейкере — танец миниатюрных скелетов — и достойный напиток разливается по стаканам. A boire, à boire! [287] Да здравствует Пантагрюэль! Это непьющая Америка. Мы забрались в машину нашего хозяина и покатили — по раскинувшемуся на огромной территории городу. Мимо кинотеатров, театров и танцзалов. Мимо сияющих витрин, отелей и особняков. Вертикальные линии освещенных окон — как ракеты, устремленные в темное небо. А сами здания — кажется, что их не построили, а, как ракеты, запустили в бытие. Тридцать лет назад Лос-Анджелес и городком-то назвать было трудно. Планируется, что к 1940 году он по размерам сравняется с Парижем. По размеру и по веселью. Великий Город Радости Запада.

И что за радость! Радость вечно спешить, быть вечно занятым, не иметь времени на размышления, быть слишком богатым, чтобы в чем-то сомневаться. Радость шуметь и шутить, танцевать и танцевать под шумную дикую музыку, напевая сладострастно

Радость громко смеяться и громко болтать ни о чем. (Поскольку мыслям нет места в этом Городе Ужасной Радости, и разговоров здесь не ведут.) Радость пить запрещенный виски из огромных серебряных фляжек, радость обнимать вызывающе дерзких хорошеньких девушек, радость размалевывать щеки, округлять глаза и демонстрировать соблазнительные ножки и фигуру. Радость ходить в кино и театр, сидеть с друзьями в роскошных и неэлитарных клубах, летними вечерами слушать концерты на открытом воздухе в присутствии пятидесятитысячной аудитории, всегда быть среди толпы и никогда в одиночестве. Радость слушать бодрую проповедь по воскресеньям, чаять от пения гимнов, раскаиваться в грехах, получить заряд бодрости. Одним словом, это радость Хорошо Проведенного Времени.

О, с каким усердием, от всего сердца жители Города Радости Хорошо Проводят Время! Рим и Вавилон, Византия и Александрия были скучными и тусклыми, чудовищно правильными по сравнению с современной Калифорнией. Древний мир был не очень богат, ему были знакомы катастрофические бедствия. Богатство Города Радости беспрецедентно велико. Его беспечным жителям не знакомы ни войны, ни эпидемии, ни голод, ни революции; в своем безопасном и все еще полунаселенном Эльдорадо они живут в процветающем, мирном, счастливом согласии. Может быть, самые истинные патриоты — это те, кто молится о национальных бедствиях.

Мы ехали все дальше и дальше по оживленным улицам. (Один автомобиль, сэр, на трех с четвертью жителей.) Высокие здания нависают над улицами, огни взлетают вверх, как ракеты. Дальше и дальше. Неожиданно, магически выделяясь на фоне интенсивно чернеющего неба, на площади перед нами появились неясные очертания большого белого здания. (Только что построили, сэр, храм Лосей ^{827}.) С его крыши лучи десятка прожекторов слали сигналы небесам. Они казались антеннами какого-то необъятного животного, которое ведет поиск в пустоте — чего? Возможно, Истины? Но истина не нужна в Городе Ужасной Радости. Счастья? Его хватает с избытком. Бога? Но Бога уже нашли; он внутри сияющего Храма, он и есть Храм, новенький, на миллион долларов Храм, в котором в этот самый момент члены славного Ордена Лосей собирались молиться — не истощенной аристократичной Леди Бедности, но простой американской миссис Богатство. Пятьсот или шестьсот автомобилей припаркованы у входа. Чего искали сияющие антенны? Да ничего, разумеется, ничего! Они метались так истово просто развлечения ради. Просто чтобы пометаться. Движение — это радость, а это Великий Город Радости Запада.

Ресторан необъятен. Официанты носятся по залу, разнося огромные тарелки с сытной едой. Размах Гаргантюа! Двухкилограммовые отбивные, стейки размером в четверть стола, филе китового мяса, целые индейки, тушеные в сливках, горы масла. И несмолкаемо гремит варварская музыка. После каждого сочного, сытного блюда юноши и девушки танцуют, сцепившись в любовном поединке. Как бы наслаждался Рабле! По крайней мере, в течение недели. Подозреваю, что вскоре ему стало бы недоставать разговоров и знаний, которыми в его Телемском аббатстве ^{828} сопровождались и оправдывались развлечения. Эти западные развлечения, сочные и сырые, не приправленные никаким умственным соусом, — смог ли бы их переварить лаже такой луженый желудок, как у Рабле? Сомневаюсь. В Городе Ужасной Радости Пантагрюль быстро умер бы от усталости и скуки. Taedium laudamus [289] — так звучит (по крайней мере, для обитателей раблезианского континента) триумфальный гимн калифорнийской радости.

Ресторан неожиданно погружается в темноту. Яркий луч, точно Око Господне на старой гравюре, светит откуда-то с потолка, через весь зал, чуть побродив в поисках и, наконец, обнаружив искомое — сияющую фигуру в белом, певицу вечера. Хорошая, хотя не исключительная певица, в стиле Этель Леви или Дженни Голдер.

И так далее. Эта зарифмованная лекция по основам физиологии встречается с невероятным энтузиазмом. Энтузиазм сродни радости. Мы в столице Радости.

Финальный взрыв аплодисментов. Божественное веко закрывает сияющее око Господа. Музыка гремит снова. Танцы возобновляются. Чарльстон, фокстрот. «В наши дни есть только одна первоклассная цивилизация — здесь, в Соединенных Штатах и Канадском Доминионе»…

Ивлин Во ^{829}

Выражение «хорошо информированные крути» на языке современной журналистики превратилось в нечто второстепенное, малозначащее. В наши дни, всякий раз когда иностранным корреспондентам не на кого сослаться, когда у них нет надежных источников, они имеют обыкновение умиротворять редакторов своих газет скромными прогнозами собственного изобретения. В этих случаях принято ссылаться на анонимный источник. Если, к примеру, им сообщил новость почтальон, они припишут ее «полуофициальному источнику»; если, сидя в баре, они вступили в разговор с незнакомцем, то назовут его без ложной скромности «источником, не подводившим прежде ни разу». И только если журналист напишет, что ему взбредет в голову, да еще на тему, которой и сам не придает особого значения, он определит свой репортаж с места событий «точкой зрения хорошо информированных кругов».

На родине, однако, в привычном обмене мнениями «хорошо информированные круги» по-прежнему сохраняют свой престиж. Мы почему-то считаем, что французское «on dit» соответствует нашему «говорят». Между тем, парижанин информирует своих читателей о том, что говорится в кафе его приятелями и им самим; лондонец же воздает должное каким-то загадочным джентльменам, которые «раз говорят, значит знают». В Англии — в отличие от Германии и Соединенных Штатов — быть хорошо информированным вовсе не значит досконально изучить предмет, написать диссертацию или защитить диплом. У нас «хорошо информирован» тот, кто на дружеской ноге с «великими мира сего». Завоевать такую репутацию для молодого, до поры до времени застенчивого человека крайне полезно. И совсем не трудно. Как и во всяком искусстве, главное — овладеть азами.