с тех пор как Вы показали мне письмо Великих Инквизиторов ^{850}, мое негодование только растет. Письмо это столь же бессмысленно, сколь и несправедливо — злостное извращение благородной книги.

Вы хотите, чтобы почитатели «Силы и славы» подняли свой голос в защиту романа? Я готов и буду рад. Не думаю, впрочем, чтобы в Вашем положении следовало бы (следует?) прибегать к подобным мерам. Знаю, у вас есть самые лучшие духовные наставники; мне же, человеку непосвященному, казалось бы, что сейчас слово за инквизиторами. Вы ведь не обращались в Церковь за одобрением. Их дело рекомендовать внести в роман изменения и тем самым выставить самих себя на посмешище. На то, чтобы написать свое первое письмо, у них ушло четырнадцать лет. У Вас на ответ уйти должно столько же.

Но если Вам кажется, что публичный протест все же необходим, — можете на меня рассчитывать.

Грэму Грину

3 января 1961

Дорогой Грэм,

мне прислали сигнальный экземпляр «Ценой потери», и я прочел роман с огромным интересом. Я мог бы многое сказать о великолепном описании лепрозория, а также о том, с каким блеском вы решаете проблему диалога на четырех языках. Особенно мне понравилась проповедь отца-настоятеля. Но рецензировать роман я не буду, за что прошу меня извинить.

Конечно, я знаю, как вредно отождествлять вымышленные персонажи с их автором, но <…> этот роман дает ясно понять, что репутация «католического писателя», к которой Вы вовсе не стремились, вызывает у Вас раздражение. Сознаю, есть тут доля и моей вины. Двенадцать лет назад я прочел здесь и в Америке несколько лекций, где с излишней самонадеянностью попытался истолковать то, что, по моему глубокому убеждению, являлось апостольской миссией которой могли пренебречь читатели, шокированные откровенной сексуальностью некоторых Ваших тем. В каком-то отношении я, по существу, повел себя, как Рикер. Мне очень жаль, что своим вмешательством я способствовал возникновению неловкой ситуации, и я молюсь, чтобы это была всего лишь неловкая ситуация и чтобы отчаянные поступки Морин и Керри оставались не более чем художественным вымыслом.

Грэму Грину

5 января 1961

Мой дорогой Грэм.

боюсь. Ваш секретариат в настоящее время переключился на Лаос, но я вынужден вмешаться, чтобы поблагодарить Вас за много добрых слов в Вашем письме, а также, чтобы прояснить кое-какие спорные вопросы. Ответом можете себя не утруждать.

Я не настолько безумен, чтобы полагать, что Рикер списан с меня. Я воспринимаю его не как свой портрет, а как карикатуру на некоторых Ваших почитателей (в том числе и на себя), попытавшихся навязать Вам позицию, которую Вы сочли для себя оскорбительной. В романе найдется немало подобных намеков, замечать которые мы отказывались. И вот теперь Вы открыто от нас отреклись. Ваши бывшие товарищи относятся к Вам не столько с «враждебностью», сколько с сожалением Браунинга к своему «Погибшему вождю» ^{851} — естественно, без обвинений в корыстолюбии.

Рецензию на «Ценой потери» мне заказал не «Манс», а «Дейли Мейл». Они хотели сенсации. Того же, вне сомнения, захотят и другие газеты. Не думаю, что Вы вправе обвинять читателей, которые восприняли роман как публичное отречение от веры. На мой взгляд, словосочетание «взвешенный атеизм» лишено смысла, ибо атеист отрицает высшую цель человека — любить Бога и служить Ему. Только в самом поверхностном смысле может атеизм быть «взвешенным». «Бесплодная земля» атеистов ^{852} куда более чужда мне, чем Ваш лепрозорий.

Желать Вашей книге успеха я не могу — но и бросаться на нее в сенсационную атаку, как того хочет «Мейл», тоже не стану. <…>

Упаси меня Бог копаться в тайнах Вашей души. Просто меня огорчило Ваше публичное выступление.

Грэму Грину

Январь 1966

Дорогой Грэм,

собирался поздравить Вас с «Комедиантами» и поблагодарить за то, что, как и подобает настоящему другу, Вы прислали мне экземпляр, — но раскрыл газету и обнаружил сногсшибательную новость: Вы стали Кавалером почета. Если не ошибаюсь, один из Ваших героев как-то заметил, что, если чего и стоит добиваться, так только общественного признания. Боюсь, мое письмо затеряется в огромной пачке поздравительных реляций. Если же оно все-таки просеется сквозь сито Вашего секретариата и попадет к Вам в руки, — примите его, пожалуйста, как выражение самой чистосердечной радости.

От «Комедиантов» я в полном восторге. С годами Вы нисколько не растеряли свою мощь. Эта книга могла быть написана и тридцать лет назад — и никем, кроме Вас.

1965 год был плох по многим причинам: выпадали зубы, умирали друзья, «aggiornamento» [296]. Новых напастей жду со смирением.

Конечно же, не отвечайте.

Джордж Оруэлл ^{853}

Англия с первого взгляда

Иностранцам, посещающим нашу страну в мирное время, редко когда случается заметить существование в ней англичан. Даже акцент, именуемый американцами «английским», наделе присущ не более чем четверти населения. Карикатуры в газетах континентальной Европы изображают англичанина аристократом с моноклем, зловещего вида капиталистом в цилиндре либо старой девой из Берберри. Все обобщенные суждения об англичанах, как доброжелательные, так и неприязненные, строятся на характерах и привычках представителей имущих классов, игнорируя остальные сорок пять миллионов населения.

Но превратности войны привели в Англию в качестве солдат или беженцев сотни тысяч людей, никогда не попавших бы сюда при обычных обстоятельствах и вынужденно очутившихся в самой непосредственной близости с простыми людьми. Чехи, поляки, немцы, французы, ранее воспринимавшие Англию как Пикадилли и Дерби, оказались в сонных деревушках Восточной Англии, в северных шахтерских городках или в обширных рабочих районах Лондона, названий которых мир знать не знал, пока на них не обрушился «блиц». Те из них, кто не лишен дара наблюдательности, имели возможность убедиться, что настоящая Англия — это отнюдь не Англия туристических справочников. Блэкпул куда более типичен, чем Аскот, цилиндр — траченная молью диковинка, а язык Би-би-си едва-едва понятен массам. Карикатурам не соответствует даже преобладающий физический тип англичанина, ибо высокие, долговязые фигуры, традиционно считающиеся английскими, редко встречаются за пределами высших классов. Трудящийся же люд в основном мелковат, короткорук и коротконог, движениям свойственна порывистость, а женщинам на пороге среднего возраста свойственно раздаваться в теле.

Стоит на минуту поставить себя на место иностранного наблюдателя, впервые оказавшегося в Англии, но непредубежденного и в силу рода занятий имеющего возможность общаться с рядовыми, полезными, неприметными людьми. Не все его выводы будут верны, ибо он не сумеет сделать поправку на ряд временных погрешностей, внесенных войной. Никогда не видев Англии в нормальные времена, он будет склонен недооценивать крепость классовых барьеров, либо воспринимать сельское хозяйство страны более здоровым, чем на самом деле, либо излишне остро реагировать на запущенность лондонских улиц и чрезмерное пьянство. Но зато его свежему взгляду откроется многое, что примелькалось наблюдателю, живущему здесь постоянно, и его вероятные ощущения стоят того, чтобы задуматься над ними. Почти наверное он сочтет основными чертами рядовых англичан их глухоту к прекрасному, благонравие, уважение к закону, недоверие к иностранцам, сентиментальное отношение к животным, лицемерие, обостренное восприятие классовых различий и одержимость спортом.