Весь день мы ехали на восток через Трансвааль; с наступлением темноты нас, если верить моим подсчетам, поставили на запасную ветку на станции Вотервал-Бовен. Мы проехали почти половину пути. Сколько нас продержат на запасном пути? Может статься, несколько дней, в любом случае до завтрашнего утра наверняка. Пока тянулись бесконечные часы ожидания я лежал на полу вагона и пытался занять себя размышлениями. Я рисовал в своем воображении наслаждение свободой, радость присоединения к нашим войскам, славу героя в случае успешного завершения побега, но в то же время с ужасом думал о неминуемом обыске на границе. Это испытание неумолимо приближалось. Я не мог справиться с охватившей меня тревогой. Меня тянуло в сон. Не мог же я рассчитывать, что мне удастся так долго бодрствовать. Но если я засну, то могу захрапеть! Если же я буду храпеть, пока поезд стоит на запасных путях, то меня могут услышать. А что если меня услышат! Наверное, решил я, будет разумнее все же воздержаться от сна, но вскоре впал в приятную дрему, от которой пробудился только на следующее утро от толчков и лязга сцепления вагонов с паровозом.

Я знал, что между станциями Вотервал-Бовен и Вотервал-Ондер есть очень крутой спуск, где поезд обычно перемещается при помощи зубчатой рейки с шестерней. Когда поезд замедлил ход до трех-четырех миль в час, со скрипом спускаясь по склону, я понял, что в подсчете станций не ошибся.

Далее последовал еще один день тряски в вагоне по вражеской территории до пограничной станции Комати-Поорт, при мысли о которой у меня кровь стыла в жилах. Мы прибыли туда вечером; через щель в досках я увидел, что это был достаточно крупный железнодорожный узел с множеством рельсовых путей и несколькими, стоявшими на них поездами. Вокруг сновал народ. Слышались голоса, крики и свист. Осмотрев окрестности, я вернулся в свое убежище и лег на пол, укрывшись мешковиной. Поезд остановился, а я стал с бьющимся сердцем ожидать дальнейших событий.

Прошло три или четыре часа. Произвели ли уже проверку нашего состава? Мимо поезда несколько раз проходили люди, разговаривающие по-голландски. Но брезент они не поднимали и вагон не обыскивали. Между тем стало темно и мне пришлось смириться с мучительной неизвестностью. Эти часы ожидания были для меня настоящей пыткой — я проехал сотни миль и был теперь всего лишь в нескольких ярдах от границы. Боясь захрапеть, я как мог боролся со сном, но все же заснул.

Когда я проснулся, поезд все еще стоял. Может быть, задержка объяснялась тем, что они очень тщательно обыскивали состав? Или же вагоны отогнали на запасные пути, где нам предстоит простоять несколько дней, а может быть, и недель. Мне очень хотелось выглянуть наружу, но я удержался. Наконец в одиннадцать часов нас прицепили к паровозу, и мы тотчас же отправились в путь. Если мои расчеты оказались верными, и ночью мы стояли на станции Комати-Поорт, то сейчас я уже ехал по португальской территории. Но, возможно, я допустил ошибку. Возможно, я неправильно подсчитал станции. Возможно, перед границей будет еще одна остановка. Возможно, угроза обыска все еще надо мной висела. Но все эти опасения рассеялись, когда поезд прибыл на следующую станцию. Сквозь щель в досках я увидел форменные фуражки португальских служащих на платформе и название «Резана Гарсия» на стене. Пока мы стояли на станции, я с трудом сдерживался, чтобы не выпрыгнуть наружу. Однако как только поезд снова загрохотал по рельсам, я высунул голову из-под брезента и стал кричать, петь и улюлюкать во всю мощь своего голоса. Я был настолько благодарен судьбе за спасение, настолько счастлив, что даже пальнул из револьвера в воздух два или три раза в качестве feu de joie [247]. К счастью, эти безрассудные поступки остались без последствий.

Когда мы достигли станции Лоренсу-Маркиш, было уже далеко за полдень. Наш поезд загнали к пакгаузам, и толпа кафров бросилась его разгружать. Настал момент покинуть убежище, где я провел в величайшей тревоге почти три дня. Я уже выбросил остатки еды, уничтожил все следы своего пребывания и, сев на сцепление, спрыгнул на землю и постарался затеряться между кафрами и прочим сбродом, чему весьма поспособствовал мой неопрятный и неряшливый вид, после чего направился к городским воротам.

Бюргенер ждал меня на улице. Мы обменялись взглядами. Он повернулся и пошел вперед; я последовал за ним на расстоянии двадцати ярдов. Наконец он остановился и посмотрел на крышу здания напротив. Я поднял голову и — о счастье! — увидел яркие цветные полосы гордо реющего «Юнион Джека». Передо мной было британское консульство.

Помощник британского консула, очевидно, не ждал моего появления.

— Приема нет, — сказал он. — Консул занят. Если вам что-то нужно, приходите завтра к девяти.

Эти слова крайне меня разозлили, и когда я громко повторил, что мне непременно нужно увидеть консула прямо сейчас, этот джентльмен соблаговолил выглянуть из окна, спустился вниз и попросил меня назвать свое имя. С этого момента гостеприимство и радушие были в полном моем распоряжении. Горячая ванна, чистая одежда, отличный ужин, средства связи — все это было к моим услугам.

Я с жадностью набросился на свежие газеты. С того момента, как я перелез через тюремную ограду, произошло много значительных событий. Для британской армии наступила «черная неделя» ^{653}. Генерал Гатакр в Стормберге, лорд Метуэн в Маггерсфонтейне, сэр Редверс Буллер в Коленсо — потерпели сокрушительное поражения и понесли потери, невиданные со времен Крымской войны. Эти новости подтвердили мою решимость поскорее присоединиться к войскам, да и сам консул поскорее хотел отправить меня из Лоренсу-Маркиша, который кишел бурами и их союзниками. К счастью, еженедельный паром отбывал в Дурбан этим же вечером. Можно даже сказать, что он прибыл точно по расписанию, вслед за моим поездом. Я решил сесть на этот паром.

Новости о моем приезде разнеслись с быстротой молнии, и пока мы обедали, в саду появились посторонние лица, что очень встревожило консула. Ими, однако, оказались вооруженные англичане, поспешившие к консульству с намерением помешать любой попытке меня арестовать. Под охраной этих патриотически настроенных джентльменов я без происшествий добрался до пристани, и уже в десять часов вечера пароходик «Индуна» рассекал морскую гладь.

В Дурбане меня встретили как настоящего героя. Меня принимали так, как будто я выиграл большое сражение. Порт был украшен флагами. На набережной толпилось множество народу. Адмирал, генерал и мэр самолично взошли на борт пожать мне руку. Меня буквально рвали на куски. Восторженная толпа с воодушевлением подхватила меня и на плечах понесла к ступеням муниципалитета, где я был вынужден произнести речь. Телеграммы со всех концов света сыпались дождем, и той же ночью я выехал, чтобы присоединиться к войскам, в роли истинного героя.

Здесь меня также встретили с большим радушием. Я разместился в той же палатке путевого рабочего, стоявшей за сто ярдов от места, у которого я попал в плен чуть больше месяца назад. И там, среди суматохи, вызванной приготовлениями к кампании в Натале, я отпраздновал в кругу друзей сразу два события — мое освобождение и Рождество.

Чтобы снять стресс, снизить умственное напряжение, которое испытывают люди, чья деятельность связана с повышенной ответственностью и судьбоносными решениями, средств имеется немало. Одни предлагают побольше двигаться, другие, напротив, — побольше отдыхать. Одни советуют отправиться в путешествие, другие рекомендуют уединение. Одни превозносят одиночество, другие — развлечения. Выбор того или иного средства, естественно, зависит от темперамента, личных склонностей и привычек, однако есть во всех этих советах и то, что касается всех без исключения, — необходимы перемены.

Перемены в данном случае — понятие ключевое. От постоянных перегрузок ум «протирается» точно так же, как локти на пиджаке. Вместе с тем между живыми клетками мозга и неодушевленными предметами есть одна существенная разница: протертые локти на пиджаке не починишь, если будешь тереть рукава или плечи, — тогда как изношенные части мозга восстанавливаются не только если дать им передышку, но и если задействовать другие его части. Отключить свет, освещающий основные, привычные сферы наших интересов, недостаточно; необходимо пролить его на нечто непривычное, неизведанное. Говорить усталым (если можно так выразиться) «умственным мышцам»: «Я дам вам как следует отдохнуть», «Я отправлюсь на далекую прогулку» или «Я буду лежать и ни о чем не думать», лишено всякого смысла — мозг будет работать все равно. Если раньше он взвешивал и измерял, то будет и впредь взвешивать и измерять. Если раньше он волновался, то будет волноваться и дальше. Отдых, покой, облегчение наступят лишь в том случае, когда начнут действовать новые клетки, когда на небе зажгутся новые звезды.