Если следовать этим нехитрым инструкциям и изучить приемы тех, кто неплохо проявил себя в деле, вы сможете обеспечить себе блестящую юность, процветающую зрелость, титул Великого Старца и, в конечном итоге, немало хвалебных некрологов.
Из дневников 1960―1964
Декабрь, 1960
Слабеющая память и старческий зуд писать письма в «Таймс» на любую тему подтолкнули меня к решению время от времени записывать все, что приходит на ум.
Не одну, наверно, сотню раз сдавал я шляпу старику гардеробщику в «Ритце». На днях, когда после обеда я спустился в гардероб, его на месте не оказалось, и я сам забрал свои вещи. В шляпе я обнаружил карточку всего с двумя словами: «Нездоровый румянец».
28 декабря 1960
<…> Вспоминали с Кристофером об обеде /в Донхед Сент-Мэри. — А.Л./, когда были у Клоделя {830}. Визит этот помню смутно: en voyage [291] в Париж мы крепко выпили. Старик был глух и нем. За столом собралась вся его семья — жена, сыновья и невестки. Вместо приветствия вложил мне в руку только что вышедшее édition de luxe [292] своих стихов. Подарок? Стал его благодарить, но он отобрал книгу и положил ее на стол. Я решил, что достанется она мне лишь в том случае, если весь вечер буду себя хорошо вести. Оживленная беседа — в основном по-английски. Время от времени губы старика начинали двигаться, и тогда раздавался сдавленный крик: «Тише! Папа говорит!», прерываемый невнятными, животными звуками. Некоторые из этих звуков адресовались мне. Мне послышалось, что он сказал: «Как будет по-английски potage de midi?», и я ответил: «Суп к обеду». Потом выяснилось, что он — автор сочинения под названием «Partage de midi» {831}. В его черепашьих глазах вспыхнула злоба. После обеда дамы затеяли спор, дать ли папе коньяку. Взяв рюмку, он немного оживился, велел принести альбом с фотографиями, посадил меня рядом и стал своими артритными пальцами переворачивать страницы. <…> Когда мы уходили, положил руку на édition de luxe, бросил на меня взгляд, полный змеиной ненависти, — и оставил книгу лежать на столе. На следующий день он сообщил одной из своих невесток, что мы с Кристофером — trés [293] джентльмены.
31 декабря — 1 января 1961 года
Из «Дейли Мейл» пришел сигнал романа Грэма Грина «Ценой потери». Хотели, чтобы я написал рецензию, — заплатили бы, надо полагать, фунтов сто. Пришлось отказаться: что бы ни написал, потом было бы стыдно. Тема — если говорить начистоту — касается непосредственно его самого: досада писателя католика, которого, вопреки его желанию, превозносят как «католического писателя» и который в то же время, совершая прелюбодеяние, лишает себя божественной благодати. Герой «Ценой потери» — усталый, изверившийся сластолюбец, который прячется вдали от цивилизации, в лепрозории в Конго, — вновь обретает человеческие черты, но не «веру» и с жизнью расстается самым абсурдным, мелодраматическим образом. Врач — атеист. Правоверные миссионеры более не пытаются сеять разумное, доброе, вечное и ничем, кроме строительства и финансов, не интересуются. Пренелепый католик-мирянин внушает своей юной жене мистические идеи. Удались автору превосходная проповедь отца настоятеля и затхлая атмосфера, царящая в лепрозории. Попадающий в лепрозорий журналист — грубая подделка. В первый раз — молюсь, чтобы это было лишь мимолетное настроение, — Грэм предстает напрочь лишенным веры. К этому надо прибавить (нет, убавить): мастерство Грина тускнеет. Сложное положение, в котором оказался герой, описывается трижды, один раз — в «волшебной сказке», которая, по идее, должна продолжаться всю ночь, но рассказывается всего-то десять минут. Эпизод с бегством Део Грация не получился. Грэм всегда недоволен. В своих ранних книгах он ропщет на бедность и безвестность; сегодня — на успех. Винюсь: я был одним из тех, кто причислил его к «гнусной» категории «католических писателей». Раньше он сетовал на неумеренность своих сексуальных потребностей, теперь — на их нехватку. Такую книгу я рецензировать не могу.
4 января 1961 года
Написал Грэму, что, судя по его последнему роману, репутация «католического писателя» выводит его из себя. Что в этом, несомненно, есть и моя вина, о чем искренне сожалею. Двенадцать лет назад многие католики ставили его веру под сомнение, я же ездил по Англии и Америке и изо всех сил старался их переубедить. <…> Для старых, испытанных скаковых лошадей, для Элизабет Боуэн, Джона Бетджемена, Лесли Хартли, прошлый год получился хуже некуда: они с треском проиграли все скачки до одной. Нэнси Митфорд и Тони Поуэлл {832} еще держатся в седле. А вот автор «Ценой потери» в седле не удержался.
5 февраля 1961 года
Обедал с Тони и Вайолет Поуэлл. Отправились на панихиду по сэру Эдварду Лонгфорду. При приближении к юдоли печали чувства к усопшему сменились малопристойными шуточками. <…> Когда Нэнси сказали, что за завтраком он замертво свалился под стол, она заметила: «Прямо как Чарльз Диккенс». Когда ее пригласили на похороны, она заявила: «На наши похороны он не приходил ни разу». <…>
12 февраля 1961 года
Огромное удовольствие рассчитывать прислугу: можно выбросить все подарки, которые они мне преподнесли.
4 мая 1961 года
Во многих книгах вплоть до самого последнего времени героя облыжно обвиняют во всех смертных грехах, и у него появляется возможность наконец-то выяснить, кто его настоящие друзья, а кто нет, — ведь настоящий друг никогда не заподозрит его в преступлении. Интересно, а кого бы из своих друзей счел незапятнанным ни в одном дурном деле я? Если бы, к примеру, до меня дошли слухи, что Эндрю Девоншир арестован за гомосексуализм, Энн Флеминг — за отравление мужа, а Боб Лейкок — за кражу со взломом, что бы я решил? — «Надо же? Кто бы мог подумать?»
21 июня 1961 года
Помню, как мы с Грэмом /Грином. — А.Л./ в обществе знаменитостей отправились в Реймс, на завод шампанских вин. Перед вылетом нам вручили список членов делегации. Среди них был и Алан Прайс-Джонс. «Я остаюсь, — заявил Грэм. — С этим Джонсом я не поеду!» — «Что ты против него имеешь?» — «Он мне глубоко отвратителен». — «Его не будет, он всегда принимает все приглашения и в последний момент останавливается на самом заманчивом. Его наверняка перехватили». И Грэм сел в автобус. Но в аэропорту нас ожидал Алан — он приехал на машине. Грэму деваться было некуда. С собой у него была бутылка виски, и он тут же, чтобы поднять себе настроение, к ней приложился. Прикладывался он к бутылке и во время vin d'honneur [294], и на банкете. После ужина, в одиннадцать вечера, Грэм решил отправиться в бордель и был искренне удивлен, узнав, что в это время бордели уже закрыты. Спать я пошел рано — на следующий день мы должны были чуть свет выехать в Эперней. Утром в холле я обнаружил Алана Прайс-Джонса, он был свеж и элегантен и выглядел восемнадцатилетним. Следом за ним из лифта вывалился Грэм: глаза красные, как у кролика, лицо белое, руки дрожат. «До четырех утра пил виски», — выпалил он. «С кем?» — «С Аланом Прайс-Джонсом».
15 июля 1961 года
Узнав о самоубийстве Хемингуэя, перечитал «Фиесту». Когда книга вышла впервые, она меня поразила: вместо рыбной ловли и боя быков — пьяные разговоры. Язык и сейчас, когда я ее перечитал, производит сильное впечатление, а вот сюжет оставляет желать… Вначале Роберт Кон описан очень подробно, чего нельзя сказать о других персонажах. Вся книга задумана как трагедия Кона, однако сам он к финалу отступает в тень.
