В вопросах поведения мы, можно сказать, старше вас; думается, в этом отношении мы больше походили на вас в дни Елизаветы, триста лет тому назад. Люди, с кем бы они ни общались, не становятся моложе. И если в будущем, в результате нашего нынешнего боевого содружества, нам доведется расширить наши торговые и общественные связи, я думаю, что ваши обычаи и нравы, а может быть, и ваши социальные и политические взгляды скорее поддадутся нашему влиянию, чем наоборот. Повторяю, нам есть чему поучиться у вас в искусстве, вам есть чему поучиться у нас в жизни.

Обычно взаимной симпатией проникаются друг к другу люди либо очень схожие между собой, либо очень несхожие. Мне говорили, что наши солдаты как нельзя лучше ладят с вашими. Но когда война кончится, общаться между собой будут не военные, а штатские — деловые люди и туристы. Нельзя ожидать, что мы, если не считать редких исключений в той и другой стране, до конца поймем друг друга, а тем более станем одинаково думать и поступать. Наша взаимная терпимость будет во многом зависеть от признания того положения, с которого я начал: что мы как бы две половины единого целого, совершенно между собой не схожие; мы дополняем друг друга, мы совместимы, но отнюдь не взаимозаменимы. И вы и мы, хоть и очень по-разному, весьма существенные разновидности человечества, очень замкнутые в себе, очень отграниченные от всего нерусского и неанглийского; очень неизменные и непроницаемые для посторонних влияний. Отнять у англичанина его английские качества почти невозможно, и так же трудно, вероятно, отнять русские качества у русского. Англичанин за границей как будто рассчитывает, что аборигены будут смотреть на все его глазами, и даже склонен сердиться, когда этого не происходит! Нам следует остерегаться этой своей черты: не глупо ли ожидать тождества от полной себе противоположности! Нам следует усвоить, что в России время и пространство не имеют того значения, какое они имеют у нас, что жить для русских важнее, чем овладевать жизнью, что чувства там не стесняют, а дают им полную волю; что в России встречаются не только крайности жары и холода, но и крайности скепсиса и веры, интеллектуальной тонкости и простодушия; что правда для вас имеет совсем другое значение; что нравы у вас иные, а то, что мы называем «хорошим тоном», для вас бессмысленная условность. И поскольку англичанин учится туго и характер у него неважный, мы просим вас проявить терпение. Вам, со своей стороны, предстоит узнать, что скрывать свои чувства еще не значит не иметь сердца; что под чопорной деловитостью англичанина нередко прячется и душевное тепло и душевная тонкость, что он и не так глуп и не так хитер, как порою кажется. Я не жду слишком многого от духовного общения между нашими двумя народами, ибо не очень верю в восприимчивость и сочувственное любопытство рядового человека, будь то англичанин или русский. Тон будут задавать интересы торговые и политические. И все же я думаю, что те русские и те англичане, которые умеют видеть, найдут друг в друге много привлекательного и интересного и что это обогатит их ум и сердце.

Арнольд Беннет ^{589}

Среда, 13 мая.

Вчитался в «Адама Бида» ^{590}; впечатление, что Джордж Элиот никогда не войдет в классический пантеон, полностью подтвердилось. Она наблюдательна, но пишет излишне витиевато, а потому — нежизнеспособно. Ее прозу называют «мужской». Неправда! Ее проза прямая, честная, агрессивная, порой грубая, но мужская — никогда! Наоборот, она очевидно женская — женская своей несдержанностью, многословием и полным отсутствием чувства формы. <…> В этом отношении Эмили и Шарлотта Бронте тоже небезупречны, но у них есть то, чего нет, и никогда не было, у Джордж Элиот, — чувство слова. Джейн Остен — совсем другая. Она свободна от литературной тенденциозности, желания художника во что бы то ни стало настоять на своем. Ее красивая, сильная проза — мужская и женская одновременно, в ней полностью отсутствуют недостатки, присущие и Элиот, и сестрам Бронте.

Четверг, 21 мая.

Вчера вышла книга Стивенсона «Уэйр из Хермистона. Неоконченный роман». ^{591} Сорок страниц шестой главы «Страница из Книги псалмов Кристины» — тончайший, убедительнейший, изысканнейший психологический анализ — ничего похожего не припомню. Убежден: ни у кого не встретишь более прекрасного и глубокого описания чувства мужчины и женщины, которое принято называть «любовь с первого взгляда».

Понедельник, 12 октября.

Читаю «Новь», и вдруг до меня дошло, что до сих пор я ничего не знал о развитии характера. Изображая своих героев, Тургенев обычно набрасывает историю их жизни почти с самого рождения, останавливаясь на всякого рода забавных, малозначащих подробностях. Читатель, таким образом, получает возможность познакомиться с героем «лично». Прием, в сущности, прост, однако с каким искусством сочиняет Тургенев эти маленькие жизнеописания! Он, вне всяких сомнений, величайший мастер современного романа. Догадываюсь, несмотря на слабый перевод, что пишет он простым, естественным, изящным и органичным языком. Допускаю, что, в отличие от Флобера, Гонкуров, Стивенсона и Пейтера ^{592}, он не получал никакого удовольствия — я имею в виду, «формального» удовольствия — от подбора слов, построения сюжета.

Вторник, 13 октября.

Если б только люди отличались способностью знать, когда они начинают испытывать скуку, и смелостью в этом признаваться, — сколько прозаиков, поэтов, драматургов, музыкантов остались бы без работы!.. Даже самые умные и чистосердечные из нас испытывают скуку, нисколько о том не подозревая и не смея себе в этом признаться.

Четверг, 15 октября.

<…> Интересно, найдется ли на свете хоть один человек, кто сумел прочесть все или почти все, что должен прочесть за жизнь мало-мальски культурный человек. <…> Не могу припомнить ни одного писателя, у которого я прочел все — даже Джейн Остен прочитана не полностью. <…> Список непрочитанных мною переводов растянулся бы на целый том. По-настоящему знаком я, пожалуй, лишь с одним автором — с Джейн Остен. Еще, хотя и похуже, — с Китсом и Стивенсоном. Что же до писателей неанглийских, то это — Мопассан и Гонкуры. Даже «Дон Кихота» я не прочел до конца! <…> Мне себя винить не в чем. До двадцати лет я читал все подряд, после же двадцати я практически читаю лишь то, что «нужно» прочесть или же читаю профессионально, в качестве литературного критика. <…>

Главное свойство по-настоящему великого писателя — христианское, всеобъемлющее сострадание.

Вторник, 11 января.

<…> Что до литературы, то, мне кажется, за последние несколько лет мы переняли у Франции ту страсть к художественно законченной передаче истины, то ощущение слова как слова, которые вдохновляли Флобера, Гонкуров и Мопассана. <…> Ни один из (так называемых) великих мастеров английской литературы XIX века не отличатся (если я прав) глубоким, чисто художественным интересом к форме, к ремеслу; их, как и представителей «сюжетной» живописи в Королевской академии художеств, интересовал «предмет описания», они были погружены в него с головой. <…> Конечно же, у них почти полностью отсутствовало чувство слова; иногда это дает себя знать у сестер Бронте, а у Джордж Элиот или у Диккенса, или даже у Теккерея и Скотта — постоянно. <…> Этих писателей мало занимала литературная форма, наука сочинительства, построение книги. Художественный вкус у них отсутствовал. <…> Все они, очень может быть, и были великими писателями, но ни один из них не был великим писателем в том смысле, какой я в это слово вкладываю. Художника первым делом должно занимать как, а не что. Он должен испытывать живой интерес к технике письма, глубокую любовь к форме…