А все дело в том, что современный мир пережил не столько нравственный, сколько умственный кризис. Смелые Современные Люди смотрят на гравюру, где кавалер ухаживает за дамой в кринолине, с той же бессмысленной ухмылкой, с какой деревенский простак смотрит на чужеземца в невиданной шляпе. У них хватает ума только на то, чтобы подметить: теперь девушки современно стригутся и ходят в коротких юбках, а их глупые прабабки носили букли и кринолины. Кажется, это вполне удовлетворяет их неприхотливый юмор. Снобы — незамысловатые существа, вроде дикарей. Вернее, они похожи на лондонского зеваку, который хохочет до упаду, услышав, что у французских солдат синие куртки и красные рейтузы, а не красные куртки и синие рейтузы, как у нормальных англичан. Я не меняю ради них своих взглядов. Стоит ли?

Уинстон Черчилль ^{646}

Утром 17 декабря 1910 года вся Англия была охвачена волнением, узнав из газет о случившемся накануне необычайном преступлении. В десять часов тридцать минут вечера некий мистер Айзенстайн, владелец галантерейного магазинчика на Хаунсдитч, обратил внимание на таинственный стук в задней части помещения. Этот стук был замечен двумя неделями ранее, и полиция уже наводила по этому поводу справки. Однако на этот раз постукивания были громче и отчетливее и, по всей видимости, доносились из соседнего дома. Мистер Айзенстайн вызвал полицию. На место прибыла команда из шести офицеров и констеблей; двое остались на посту возле задней части магазина, а сержант в сопровождении трех других полицейских направился к дому, откуда предположительно происходил шум, и постучал в дверь. По традиции, которая до сих пор в Англии была практически неизменной, полицейские не носили с собой оружия. Дверь приоткрылась дюймов на шесть, и за ней показался мужчина.

― Почему вы стучите, вы тут работаете? — спросил сержант.

Ответа не последовало.

― Вы говорите по-английски? В доме есть кто-нибудь, кто говорит по-английски?

Мужчина прикрыл дверь, оставив зазор в один дюйм и не ответив на вопрос, исчез наверху. Сержант толкнул дверь и оказался в комнате, освещенной газовым рожком. Казалось, для принятия мер предосторожности особых причин не было. Сержант всего лишь проводил обыкновенную проверку по вызову, полому он выждал еще одну минуту. Она стала для него последней. Внезапно дверь распахнулась, грянул выстрел, и сержант замертво упал на порог. Еще один выстрел, на этот раз со стороны неосвещенной лестницы, заставил ринувшихся вперед полицейских отпрянуть от двери; из-за нее появилась мужская рука с длинным автоматическим пистолетом, последовало несколько выстрелов, и через пару секунд все четыре констебля лежали на мостовой — кто-то был мертв, кто-то смертельно или тяжело ранен. Из дома выскочил человек, палящий из пистолета направо и налево. В строю оставался только констебль Чоут, безоружный и уже раненый. Не колеблясь ни минуты, он схватился с убийцей, и, несмотря на то, что был ранен еще двумя выстрелами, не отпускал хватки до тех пор, пока один из преступников не выстрелил еще один раз сзади, отчего констебль упал и впоследствии скончался от двенадцати ранений. Банда убийц оторвалась от преследования шестого полицейского и под покровом темноты бесследно исчезла в лондонской суматохе.

Дальнейшее расследование показало, что преступники замышляли тщательно продуманное ограбление, но не магазина мистера Айзенстайна, а ювелирной лавки, где в сейфе хранились драгоценности на сумму тридцать тысяч фунтов. Под кирпичной стеной дома был прорыт туннель, в котором полиция обнаружила полный комплект принадлежностей для взлома сейфа при помощи ацетиленовой сварки.

На следующий день в три часа ночи две женщины вызвали доктора к молодому человеку, который назвал себя Джорджем Гардстайном и объяснил, что один из его друзей по ошибке выстрелил ему в спину из револьвера три часа тому назад. Человек этот, настоящее имя которого было Morountzef ^{647}, оказался преступником, убившим сержанта полиции. Как оказалось, в схватке с констеблем Чоутом его легкие и желудок пронзила пуля, прошедшая сквозь тело храброго полицейского. До утра он так и не дожил, оставив после себя автоматический пистолет системы Браунинг, кинжал и скрипку.

Такой в кратком изложении была история, про которую писали на протяжении нескольких дней все газеты. Было очевидно, что мы столкнулись с таким видом преступления и типом преступника, каковые не могли найти себе аналогов на протяжении всей истории Англии. Беспощадная жестокость преступников, их изощренность, безошибочно меткая стрельба, современное оружие и оснащение — все это выдавало русских анархистов. В последующие дни также выяснилось, что убийцы являлись членами ячейки под предводительством анархиста по кличке Питер «Художник» ^{648}, состоявшей из примерно двадцати латышей и укрывавшейся в центре Лондона. В дальнейшем их ячейку стали называть «зародышем» анархии, революции и убийств. Эти жестокие существа, ведущие, как уже было сказано, звериный образ жизни, занимались разработкой хищнических планов и организацией тайных заговоров. Ограбления и убийства они совершали с целью обогащения, но за их действиями скрывались их политические цели. Несколько лет спустя именно Питер «Художник» стал одним из тех извергов, которые во время потрясений Первой мировой войны грабили российское государство и издевались над его народом.

Чудовищность этого преступления вызвала в стране гнев и возмущение. Все силы Скотланд-Ярда были брошены на поимку преступников. Как министр внутренних дел я отдал приказ обеспечить полицейских самыми лучшими из доступных на тот момент моделями автоматических пистолетов. Героям, павшим жертвами обстоятельств при выполнении служебного долга, были устроены публичные похороны в соборе Святого Павла, и во время торжественной панихиды к их гробам, покрытым национальным флагом, пришли проститься многие официальные лица Лондона.

Об анархистах некоторое время ничего не было слышно, однако все силы, которыми только может обладать цивилизованное общество, были брошены на их поимку.

Около десяти часов утра 3 января я принимал ванну, как вдруг кто-то настойчиво постучал в дверь.

― Вам срочное сообщение из министерства внутренних дел.

Завернувшись в полотенце, я поспешил к телефонному аппарату и узнал следующее:

Анархисты, убившие полицейских, окружены в доме № 100 по Сидней-стрит, в районе Ист-Энда. Они ведут стрельбу по полицейским из автоматических пистолетов. В их распоряжении большое количество боеприпасов. Один человек застрелен. Мы ждем приказа выслать войска, чтобы арестовать или уничтожить преступников.

Я немедленно отреагировал, дав необходимое разрешение и предоставив полиции полную свободу действий. Через двадцать минут я уже был в министерстве внутренних дел. Находившийся там мистер Эрнли Блэквелл, мой главный советник, сообщил, что никакой новой информации пока не поступало, кроме того что анархисты окружены, но продолжают отстреливаться во всех направлениях. О количестве анархистов и мерах, предпринимавшихся полицией, никто не имел ни малейшего понятия. При таких обстоятельствах я счел своим долгом лично присутствовать при осаде, и мои советники согласились с правомерностью данного шага. Однако я вынужден признать, что к чувству долга примешивалась также и доля любопытства, которое, вероятно, следовало бы держать под контролем.

Мы тотчас же сели в легковой автомобиль и поехали по Стрэнду, через Сити по направлению к Хаунсдитч, пока наконец около полудня не достигли места, где все движение было полностью перекрыто. Мы вышли из автомобиля. На улице уже собралась масса рассерженных и встревоженных людей; при этом в глаза мне бросился необычный вид городских констеблей с дробовиками, наспех добытыми из местной оружейной лавки. Настроения в толпе не отличались особой дружелюбностью, несколько раз я слышал выкрики: «Оо let' em in?» [244], по всей вероятности, относившиеся к отказу либерального правительства внедрить более жесткие законы относительно въезда иностранцев. Тут ярдах в двухстах послышался выстрел, затем последовал еще, и еще один, вслед за чем началась безостановочная стрельба. В сопровождении инспектора я направился по пустынной улице, свернул за угол, потом за другой и наконец увидел группу полицейских (некоторые были вооружены), а также несколько очевидцев и журналистов, что оказались внутри полицейского кордона до запрещения доступа, вследствие чего им разрешено было остаться. Под прямым углом от нас проходила еще одна улица. На этой улице, в пятидесяти или шестидесяти ярдах слева, находился дом № 100, где забаррикадировались преступники. На противоположной стороне полицейские, гвардейцы шотландского полка и наблюдатели, пригнувшись, прятались за выступами домов; а по обеим сторонам улицы, а также из многочисленных окон, полицейские и другие лица вели нарастающую стрельбу из ружей, пистолетов и дробовиков по дому, где укрылись головорезы. Те же палили в ответ с промежутком в пару минут, стреляя либо по сторонам, либо в своих противников впереди. Пули рикошетом отскакивали от кирпичных стен домов. К сожалению, позднее мы стали привычнее к зрелищам подобного рода, и сцены уличных боев потеряли в Европе свою новизну. Но ничего подобного в пределах человеческой памяти никогда не происходило в мирной, законопослушной, уютной Англии; так что хотя бы с этой точки зрения моя вылазка себя оправдала.