Друзья говорят, что мои песни становятся мудрее. Наверное, так и должно быть. Разные вопросы мы считаем важными в 20, 40 и 50 лет. Сейчас для меня крайне важно видеть в зале думающих, неравнодушных людей, которых волнуют общественные проблемы. Наверное, именно поэтому для меня самая сложная аудитория — подростковая, ведь я апеллирую к социальному опыту слушателя. Тему сострадания я считаю сейчас главной. «Улица моя», «Схема», «Письма римскому другу» — здесь она прослеживается очень четко. Впрочем, деление на «главные» и «неглавные» темы очень условно. Мои песни так же дороги мне, как и мои дети, — ни от одной из них я не откажусь сегодня. 1988, Владивосток Уличная цыганочка Мой джинсовый, всепогодный, раз в году меняемый — я надел его сегодня — твердый, несминаемый. Я на Бога уповаю моего, еврейского, бирочку «левайс» вшиваю — жаловаться не с чего. Жаловаться нет причины — вот сижу и радуюсь: солнце светит, я — мужчина, и живой — не правда ли? Поглядишь на вещи шире — и смеяться хочется: все прекрасно в этом мире, когда гордость кончится. Надо же — пока болтали, в песне зубки режутся. Как там струны на гитаре? День еще продержатся? Обуваю босоножки на носок нейлоновый — пусть все видят, кто идет: трагик в роли клоуна. Что-то ведь такое было — ариозо Канио. Ладно, это мы потом, это — на прощание. Мое место — возле банка, метр-ва-хеци [29] в сторону. Бокер тов [30], мадам-гражданки! Что ж, начнем по-черному. аидыше папа, аидыше братик, аидыше — я. — Подайте, евреи, — в аидыше шляпу. — Аидыше сердце стучит у меня. Полноправный избиратель — что могу, то делаю. Сколько можете — подайте в ручку мою белую. Слушаешь? Ну значит — дашь! Никуда не денешься. бросьте в шапку денежку. 16 апреля 1992 Утренняя песенка Я шел — позванивали мышцы, ложилась под ноги земля. А ловко у природы вышло, что создала она меня. И пешеходам было стыдно: они ведь шли, а я — возник! И это было очевидно как для меня, так и для них. И мне хотелось только, чтобы всем было так же хорошо. И тут мне подали автобус, и вот я к двери подошел. Я не полез — я был уверен, что первый я, раз я — такой… И тут же шмякнулся о двери и получил удар ногой. Вокруг хрустело и трещало, но знал, но верил я, что интеллектуальное начало и здесь, конечно, победит. Ведь как-никак цари природы, и я уже хотел сказать, что «человек» звучит, мол, гордо — но тут мне сели на глаза… Я шел — позвякивала мелочь, и не смотрел по сторонам, и почему-то расхотелось, чтоб все глазели на меня. Я брел на ощупь, будто ночью, зато предельно уяснив: что невозможно в одиночку — то может дружный коллектив! 3–7 февраля 1967 Фантазия до начала
Для той, для первой половины, что в девять месяцев длиной, вполне хватило половины. Чтоб опоясать шар земной. Эпохам диктовались сроки: Семь дней — на рыб, на птиц — три дня. И как бы в книге как бы строки — они составили меня. Не зная ни труда, ни лени, я невозможно богател. От клетки вплоть до шевеленья все было так, как я хотел. А после — сладкое мученье: сто жизней делались одной. И начиналось воплощенье, и некто становился мной. Во тьме, но для меня — не черной, без веса, без его оков, упругой стенкой защищенный от всех ударов и толчков, я плыл по глади циферблата, для всех — полупрозрачный шар, и как сестра — ручонку брата, мою — секундная нашла. И плавно двигаясь по сфере (для нас, по кругу — для нее), она вела меня, как фея: чужое — там, здесь — все твое. И все, что надо знать о мире, включая зубы и слова, во мне уже вскипало, ширясь и ожидая Рождества. И лучшим, чем вот это время, жизнь — и прекрасна, и нежна, меня вовек не озарила. Но я об этом не узнал. 1 января 1987 вернуться Метр-ва-хеци — метр с половиной (иврит). вернуться Аидыше — еврейская (еврейский, еврейское) (идиш). вернуться Оле хадаш — вновь прибывший (иврит). |
