Баллада о насморке Течет, везде течет: из носа, с крыши, с неба. Не нравится — катись. А я так вот люблю, поскольку этот серый свод укрыл всю жизнь мою, а под другим я, извините, не был. В носу свербит — терплю: и хочется, и страшно — чихнешь — и как лопатой по затылку ахнешь. Нельзя же, ну нельзя! Не делай глупость, псих! Апчих!!! Очнулся, кажется, опять течет. Платок тяжел, как камень, откуда столько льет?! Сморкаюсь, видимо, мозгами. А кстати о платках: в кармашке пиджака, возможно, он хорош, но что таким утрешь?! Не ясно ли — давно назрела мера: платку необходимы два размера (как и всему, заметим, между прочим): парадный и рабочий. Я предполагаю пятьдесят — апчхи! — нет, метр, в самый раз — апчхи! — на полтора. Сегодня же на фабрику письмо, а копию — в обком — апчхи! Бросаюсь за седьмым платком. С какою мукою рождаются стихи! Апчхи! Отчизну я люблю, но странною любовью (как, впрочем, и она меня), апчхи! — ну вот, едва сказал — уже сморкаюсь кровью, нет, без любви, уж точно, не прожить и дня. Кому-то — только половинной, а мне — везет же дуракам — апчхи! — взаимной. 7 декабря 1980 — 30 ноября 1982 Баллада о солнечном зайчике В стеклянной вазе на окне живет хрустальный зайчик. Ему ни хлеба, ни чернил — он сам себе мирок. С ним разговаривал во сне четырехлетний мальчик, его внимательно любил, как мы — траву дорог. И только утро настает — в луче дрожат пылинки, и просыпается в глазах хрустальная гора. А мальчик сразу о своем припомнит поединке и снова крикнет: «Вылезай! Давай со мной играть. Скажи мне, где ты был вчера, когда проснулся дождик? Куда уходишь ночевать? И как тебя зовут? Скажи, когда придет пора идти нам к папе в гости? Зачем еще одна кровать? И что такое „суд“?» А солнце двинулось чуть вбок, и зайчик усмехнулся. Наверно, вправду был смешон короткий человек. А мальчик поднял молоток, а мальчик размахнулся… Ведь он с вопросами пришел, и он хотел ответ. Тот мальчик стал уже большим и ничего не понял. Он до сих пор глядит в окно и держит молоток. А зайчик все неуловим… А город руки поднял и обнял ими, как венком, расплывчатый грибок. 6–9 июля 1965 Баллада о ступеньке
Безымянному слушателю г. Томска Бьется тело в четыре стены, бьется мозг в черепную коробку — весь наш путь, безнадежно короткий, на биенья мы обречены. Если вдуматься — смысла здесь нет: это просто звериная жажда сохранения права за каждым выбирать направленье и след. Но представив, хотя бы сейчас, разрешение наших томлений, — мы поймем, что в любом направленье уже двигался кто-то до нас. И выходит, что выбор любой, даже если ничто не мешает, сам собой очень мало решает и не ценен еще сам собой. Значит, суть заключается в том, чтобы, выбрав любое решенье, не терзать свою веру сомненьем, а стремиться вперед, чтоб потом, прорубившись сквозь косность и ложь, сквозь сомнения, боль и усталость, — убедиться: ступенька осталась, и ее уже не уберешь. И кому-то, кто вслед за тобой пробежит там, где ты продирался, она скажет: «Ведь тот не боялся, так не бойся и ты, дорогой». Вот ступенька. А раз она есть, так не падай в тоске на колени — ты прорубишь иные ступени… Как мне кажется, главное — здесь. 22 октября 1977 — 8 января 1978 В городе Томске, в Политехническом институте, я получил такую записку: «В Ваших песнях много мысли. Наверное, Вы много думаете о жизни. А скажите, есть ли среди Ваших песен такая, где было бы пронзительно и со всей силой выражено Ваше жизненное кредо? Иначе говоря, был бы дан совет нам, молодым». Наивные, подумал я, люди. Какого они еще ждут совета? А потом я подумал по-другому. Люди, наверное, наивные, но совета они все-таки ждут, и раз они его ждут, значит, они надеются, что они его могут получить. Вот это как раз отношение, оно как-то обязывает, по-моему. И мне захотелось на эту записку каким-то образом ответить. Я в принципе противник назидания в песнях в частности и в искусстве вообще. Я считаю, что это область иных дисциплин. Тем не менее эту песню я написал, я в ней есть элемент назидательности. 1978 Белые ночи Картинка с натуры Белой ночью хороши парочки, только надо б раздавить баночку — магазин еще открыт — сложимся, остальное на Неве приложится. Он с лица — валет червей, прям, как тросточка, ищет ту, что порезвей, — кошечку. Поиграем, говорит, в шахматы. У меня из окон вид — ахнете! Скучно девочке одной — Господи! (А может, туз-то козырной?! — сослепу)… Весь руками перерыт потными, на Неве пошел гранит пятнами. 15 июня 1964 |
