Сонет о глазах Слабеют к старости глаза — глаза совсем не держат влагу. Не потому, что мышцы слабы, а потому, что голоса, как нервы наши, обнажились, и связки это или жилы — хотя и знаешь, не сказать. И изумленная строка, уже не помещаясь в горле, пуская веточки и корни в волосиках и коготках, цепляется за что придется, и это дрожью отдается: лицо дрожит, дрожит рука. И дрожь передается струнам, и мишура слетает с них, и блеск металла как-то сник, такой уверенный у юных. Зато пронзительнее стал и ярче даже, чем металл, луч состраданья. Стало трудно. Что прежде видел не любя — все, все проходит сквозь тебя. 28 сентября — 15 октября 1986 Спасибо Дополнение к «Песне о правах» Посвящается жене — любимой Спасибо, моя родная, доверчивая моя! Все то, чего мы не знали, — теперь это знаю я. Родная моя, спасибо за эту святую власть, что вместе с твоею силою тобой мне передалась. Спасибо, мой храбрый воин, отважный мой командир! Будь ясной и будь спокойной — я справлюсь теперь один. Пружинисто-осторожно мы двигались, не дыша. Теперь это все не нужно — не бойся за первый шаг. Тебя лишь рассвет разбудит, а бури пусть мне трубят. Не бойся за все, что будет, и главное — за себя. Войска твои не на марше — дай отдых своим коням. Не бойся за тыл, мой маршал, и главное — за меня. Будь слабою — в этом сила, и наших полков не счесть! Не бойся за все, что было. Будь счастлива всем, что есть. 7–8 апреля 1978 Стала улица — кто-то сердится… Стала улица — кто-то сердится, кто — торопится, кто — никак. Стала улица — власти хмурятся: все же улица — не пустяк. То ли вышло все электричество, то ли пробки кто пережег. То ли качество из количества: диалектика — и прыжок. И стоят в затылок троллейбусы, и сугробы рядом растут: нет машин, а дворники ленятся. И в конюшнях лошади ржут. Дети бегают — не положено! — посредине — не по краям. Положение очень ложное: бегать, собственно, надо нам. Стала улица — и завод стоит. Самолет не смог улететь. Бомбы — в ящиках, ядра — в атомах… Сказка кончилась… дали свет. 3–6 февраля 1967 Было потрясение, такой эпизод. Я тогда жил на улице Плеханова, пытался как-то добежать до троллейбуса и опоздал на него. Обидно. Стал ждать следующего, повернувшись лицом в ту сторону, откуда он должен был прийти. Посматривал на часы, мялся. Вместе со мной стоял на остановке парень, следил за моими телодвижениями: скучно же так стоять. И когда я сказал в пространство: «Черт! Ну как жалко, что он ушел…» — он как бы ждал этих слов и сказал: «А он вообще-то не ушел…» С мистикой мы были мало знакомы, и поэтому во мне что-то оборвалось… Я потухшим голосом говорю: «Как не ушел?» — «А вон стоит». Я повернулся и увидел стоящий без огней троллейбус, покинутый пассажирами. И вдруг эта улица-кишка превратилась в сказочную: падал снежок, стоял заносимый этим снежком троллейбус, следы его колес тоже уже заносило. В общем, если чуть-чуть экстраполировать ситуацию, эта обессвеченная, обезлюдевшая улица — кусочек цивилизации, в которой вдруг выключили энергию… Что будет? Интересно… Песня «Стала улица» об этом и написана. И еще с теми самыми пацифистскими настроениями, которые и тогда, и позже, да и всегда во всех нормальных людях присутствуют.
1989 Стихи нам дарят красоту… Стихи нам дарят красоту, сбирая за чертой черту в извилисто-капризной текучей нашей жизни. И без ее высоких черт тебя ни ангел и ни черт не сделает поэтом… Но нынче не об этом. Любовь — вот чудо из чудес! Что наша жизнь, простите, без сияющего чуда?! Но это — не отсюда. О чем же разговор? О том, как катишь в гору грязный ком подтаявшего снега, а в небе — только небо. И нужен ли кому твой труд? Слова «потомки разберут» — банально-обиходны, а жизнь — она ж проходит. И вдруг когда-нибудь потом ты ощущаешь за плечом уверенные крылья, и нет уже бессилья. [1976–1977] Страна для евреев Здесь даже арабы трещат на иврите, здесь флаг с «могендовидом» [25] реет. Здесь нету проблемы антисемитов, но встала проблема евреев. Я каждое утро влипаю в газету: ну что там Шимоны, Шамиры? Все делят портфели? А их уже нету? Так где они, ваши квартиры? Мы знаем про то, как вы сильно нас ждали, — листовки, газеты, брошюры про это шумели-кричали-шептали, кружась над Россиею хмурой. Ну вот мы и здесь. Солнце южное греет, и что же увидели все мы? Страна для евреев — ей не до евреев. У них есть другие проблемы! Теперь вот Шамир выдвигает Шарона — мы слышим восторженный лепет. А кнессет — тут голубь, там ястреб, ворона, и всяк свое гнездышко лепит. Ребята, очнитесь! Вопрос не в квартирах и даже не в нас, если глубже. В стране для евреев, единственной в мире, не может быть хуже и лучше. Жить можно богато, и жить можно сносно, но сносно должно быть любому! Покой и уверенность — корень вопроса. Без них нет понятия «дома». Россия еврею — не мать, как ни горько. Но шли мы, а не уползали. И нас выпрямляла и двигала гордость за маленький гордый Израиль. Сносить униженье в Америке сытой незваным гостям — неизбежно. Но дома, в Израиле, с сердцем открытым оно убивает надежды. Пройдите в любые мерказы, мисрады [26]! Рав [27] Перец, не бойтесь, пройдите! Мы вас там не тронем, хотя было б надо! Но больше про это не врите. Я сам бен-Ицхак [28] и спрошу у Ицхака — у главного, ради примера: «Премьерство — ваш бог? А все прочее — как-то? Тогда вам не место в премьерах!» Пора закруглять и, возможно, скорее. Скажу напоследок неслабо: в стране для евреев — сначала евреи! А после — весь мир. И арабы. 6-16 июля 1990 вернуться Мерказ — центр (иврит), мисрад — контора (иврит). |
