Высоцкий считал себя именно поэтом, который просто поет свои стихи. Я не согласен с такой позицией. Попробуйте отделить тексты песен Высоцкого от его авторской интонации, от его неповторимого голоса. Честное слово, они многое утратят. В стихах авторской песни не хватает чего-то, что добавляет именно музыка. Удельный вес музыки и слова колеблется. Я считаю: если стих заполняет собой все, музыку трудно туда втиснуть. Стихи определяют смысловой рисунок, а основное настроение дает музыка. 1981, Калинин Лучшие из нас никогда не обманывали своего слушателя, не старались выдать за искренность наигрыш, надуманность, кокетство. Наоборот, возьмите Владимира Семеновича Высоцкого. Он начинал с так называемой «блатной» лирики, а затем, по мере своего роста, стал писать серьезные, важные песни, которые не могли оставлять равнодушными и своим накалом, и заложенной в них мерой правды. Он стал говорить тем, кто его полюбил, на другом уровне, поднимая и их до него. Скажем, известный «Диалог у телевизора» — только по первому слою шутка, а ведь это серьезнейший социальный срез. Таким образом, становится понятным если не официальный запрет, то упорное замалчивание очень мощного направления в искусстве на протяжении почти двадцати лет. 1987, Сочи Восхищаюсь Высоцким. Он был разоблачителем по своему духу. Обладал колоссальным темпераментом. Жил и пел честно. За это и пытались постоянно принизить, опошлить его творчество. Его песни — кровоточащая, саднящая рана. Не всем это нравилось. Но разве можно пройти мимо Высоцкого, оказаться не задетым его песнями? Несмотря на все его беды, он был богат и счастлив всеобщей народной любовью. 1988, Пенза Близко я Высоцкого не знал, хотя был с ним знаком, и нам даже приходилось выступать вместе. Шумных юбилеев не люблю. Но для Владимира Семеновича Высоцкого я бы сделал исключение. Я его считаю великим народным художником. Я настаиваю и на слове «великий», и на слове «народный». Высоцкий абсолютно демократичен. Он пел от народа и для народа. Он растворен в народе и является его голосом. Я могу быть каким угодно, но не народным. Нет во мне этого дара — демократичности. Владимир Семенович этим редчайшим даром обладал, и народ это чувствовал. Что касается Александра Розенбаума, то его вообще нельзя относить к жанру авторской песни. Мы все — авторы-исполнители — шли со своими песнями к эстраде. Александр шел от эстрады к своим песням. Он, проще говоря, эстрадный певец, исполняющий песни на собственные стихи и музыку. Его нельзя сравнивать с Высоцким, его можно сравнивать с Юрием Антоновым. 1988, Дзержинск Перекресток Переулок, перекресток, переход, и плывет к нему автобус-пароход. На конечной остановке всех он вывалил на бровку и пошел назад, как будто бы вперед. Светофоры перемигиваются: то зеленых два, то желтых два лица. И кому какое дело — проходи, раз надоело, не раскроем нашу тайну до конца. И стоит посередине мостовой удивленный разноцветный постовой: чинно ходят пешеходы, переходят переходы, только эти двое крутят головой. Не старайся — не узнаешь все равно, что мы смотрим панорамное кино, и мелькает на экране все что хочешь по желанью — даже странно, до чего это смешно. Обождите, вы горите, гражданин! Вон зеленая русалка из глубин выплывает на просторы, и хохочут светофоры, а серьезный постовой стоит один. И очень жаль, что он один, ведь мы вдвоем… 24 августа 1971 — январь 1972 Перестройка
Перестройку начни-ка с себя, На себе же ее и заканчивай. А других ты давай не накачивай, Даже очень их сильно любя. Потеряли мы ориентир. Кто толкает вперед: «Видишь зарево?» Ну а ты — чуешь, как пахнет жареным. Это ты там горишь, это ты! Кто-то тянет назад, как вперед, и от мира стеной заслоняется, жаждет власти и ей поклоняется, и себя называет «народ». Да какой он народ — он фашист! Лево, право — нюансы, оттеночки. Но гляди, как снимает все пеночки у народа народный артист! Может, пнуть Лигачева в ребро? Может, «Память» размазать по стеночке, а потом заявить напоследочек, что мое с кулаками добро? Нет, гражданской нам хватит одной! Нас тридцатый молол уже спицами, и с прицельной ухмылкой бандитскою нас выщелкивал тридцать седьмой. Да и Леню припомнить пора со своею ватагой дворовою — он оставил страну доворовывать тем, кто громче всех крикнет «ура». Так что опыт у нас уже есть. Что ж, повторим прошедшее в будущем. И похвастаться сразу же будет чем… Да вот запах — паленая шерсть… Дорогой ты мой наш человек! Я не знаю для всех направления, но для каждого — знаю наверное: это — вверх, дорогой, это — вверх! Научились мы жаться и жать. Что ж еще бы придумать такое нам? Но осталась одна пустяковина: и себя, и других уважать. Нет, я сам не святой — знаю жизнь. Но клянусь — откажусь от последнего, если все… А из ряда последнего: «Ну так что ж ты — начни, откажись!» 8–9 сентября 1988 Песенка о временах года А на улице жара да жара. Обсудить дела решили с утра. Хоть бы кто бы нам бы пива принес! Глядь — на улице мороз. А на улице зима да зима. Треугольные застыли дома. И один сказал: «Начать бы пора». А на улице жара. А ругой достал платок, вытер нос (а на улице уж снова мороз)… И сказал: «Зачем словами сорить». (Я гляжу — а он старик.) И опять на нашем небе жара, начинается сначала игра. И, конечно, не всерьез, не всерьез. (А на улице мороз.) 10–30 мая 1967 |