Ночной пейзаж Июнь. Четвертый час в окне. Все спит. На улице — погода. Поскольку не было захода, то и восхода тоже нет. Я удивляться перестал наличию той странной силы, что в девять с ног меня свалила и усадила в три за стол. В Смоленке плавают дома. Кусты притемнены искусно… В перечисленьях столько грусти, что впору не сойти с ума. Пока понять мне не дано, которой же из строчек ради в ночном спокойном Ленинграде мое глядит на мир окно. Недвижен воздух в этот час, не разрываемый гудками, и тихо остывают камни, тепло хранящие для нас. Блажен, кто не искал страстей, не зная, что это такое, ни жизнью тихою своей, ни смертью мир не беспокоя. Укрыты Запад и Восток единой бледной пеленою, и низко небо надо мною, и горизонт не так далек. Июнь 1977 — 10 июня 1978 Ночь-обманщица Не весенняя грязь-распутица, а осенняя ночь-распутница, ах, ночь-обманщица — все напутала: обещала распутать — запутала. А береженого убережет Господь, все пережевано — ну так об чем же спор! Ведь жена пришлет сваху новую, сваху новую — простынь чистую. А простынь чистая — то плаха белая, утюгом-огнем гладко стругана, а пять морщин на ней — то пять морщин на лбу: эх, думал красть коней — ан лежишь в гробу, и поют по тебе ветры в сосенках, а жена во сне дышит песенкой: «Ах, я поверю всему — лишь бы век лежал, а на глаза ему и пятаков не жаль…» А ветерок-озорник где-то ластится — подымает березкино платьице… …Ах, ночь-обманщица — все напутала: обещала распутать — запутала. 25 декабря 1964 «Ночь-обманщица» посвящается Людмиле Семеновой. Стилизация под цыганщину, а по сути — все верно. И то же ощущение риска и раздетости.
1966 Ночью Открытое письмо в журнал «Огонек» Вот ночь. Ты на ощупь куришь и дым сметаешь со лба. Сквозь чьи же зубы акульи процежена наша судьба? Эх, здесь бы кого поталантливей, кого-нибудь поострей. Ну, где же вы, суператланты, проплывшие сто морей? И пламенный Евтушенко, создавший шедевр «Фуку», сопит себе где-то за стенкой с юной женой на боку. И Вознесенский Андрюша — а что, ведь правда, Андрюш? Овалы намного лучше любых треугольных груш. И громыхающий Роберт — гражданственности пример, сегодня как будто обмер, как нет его в СССР. Кто умные — те выжидают, куда повернется и как. И лишь дураки вылезают. Вот я, например, дурак. Но сколько же может ночью все длиться и длиться ночь? Михал Сергеич, уж очень мне хочется вам помочь. Рискуя впасть в передержку, не зная, чей «банк», кто — «пас», не заручившись поддержкой широких народных масс, в холодном поту от страха — я выплесну страх до дна, поскольку зло — не абстрактно и есть у него имена. Хватит хныкать, нытики, — пора точить перо! Нету зон вне критики — начнем с Политбюро. Фамилии перебираешь, поскрипывает кровать… Раз ты их не выбираешь, То им на тебя — плевать. Сегодня как будто ясно не всем наплевать, не всем. И это отчасти прекрасно. Но остальные — зачем? А донкихотовым мельницам три века — все нипочем. И крутит, к примеру, Ельцина какой-нибудь Лигачев. А на шатровскую пьесу три рвущихся с поводка и яростно врущих профессора — «уже» это или «пока»? Так что же — вернемся в сказку? В розовый паралич? И с чьей это, кстати, подсказки? Не с вашей, Егор Кузьмич? (А в ответ на пение, как и водится, тихое шипение: «Вседозволенность…») Не спорю — могу ошибаться, не то и не так поднять. Но где она, та информация, чтоб правильно все понять? Щербицкому орден ныне, и вот интересно — за что? За то, что на Украине двойной и тройной застой? Заслуга ль сделать похожей Одессу, сдирая в кровь, к примеру, на Запорожье или на Днепропетровск? Ведь города — как люди: у каждого — свой аромат. Чем больше их, разных, будет, тем ясно — богаче страна. Чернобыль, конечно, не тема — уж это само собой… Чернобыль — это система, на Украине давшая сбой. Ведь страшно же, если придется и впредь рассуждать вот так: с пожаром — авось обойдется, а вот без отчета — никак. Кунаев, Алиев, Рашидов — где они? Нет как нет! Уж ежели согрешили, то надо держать ответ! А славой себя убаюкивать сумеет любой осел. Если уж власть абсолютная — и отвечай за все! Не по вкусу эти вольности? Прямо — бедствие? Нет, не вседозволенность — всеответственность. Конец 80-х |
