Впервые я пел шести лет от роду в госпитале в блокадном Ленинграде. С тех пор сохранил почти физическое ощущение хрупкости и ранимости человека, понимание необходимости бережного и уважительного отношения к каждой человеческой личности. Меня возмущает, когда в песне, в жизни не замечают одного, отдельно взятого человека. Для меня не существует «массы трудящихся», но есть Человек и Мастер. Об этом моя последняя песня «Схема». 1988, Саратов Сын века Ах, как двадцатый век хитер, не любит он эффектный вид. И рвущемуся на костер как раз костер и не грозит. Скорее будет все вот так: тебе предложит век-хитрец какой-то красочный пустяк, и ты воскликнешь: «Молодец! Один нажим — и вот он, приз! Уже шатается стена!» Веселый ждет тебя сюрприз, поскольку то была цена. Цена за принятую роль, а впрочем, коль она мала, и ты кипишь еще, изволь, — добавим, экие дела! И ты сидишь с набитым ртом среди похожих, среди всех в недоумении тупом и жаждешь ласки и утех. Конец 70-х Танец старой газеты За оградой, черною оградой, у ступеней красной колоннады белый снег внизу, чистый, как в лесу. На снегу, случайный, как прохожий, розовой поземкой запорошен, гордый, как луна, ломкий, как струна, — старый лист — когда-то был газетой, но уже давно забыл про это — чуть привстал, шурша, сделал первый шаг… Он стал на носочки и поднял над снегом плечо, и вот уже края его трепещут, как крылья, и ломкая грудь выгибается вздутым плащом, и в каждой бывшей строчке, в каждой букве — усилье. Ах, что же толкает меня на холодный металл? Он мрачен — ну конечно же, усталость, усталость. Ну, милый, ну правда же, — просто ты очень устал. Но я уже лечу, уже немного осталось… Трое, трое — вечно втроем: бумага, чугун и ветер. В ней — порыв, и сдержанность — в нем, и не виден третий. За оградой, черною оградой Белый снег внизу… Февраль — 23 апреля 1968 Тане Неведомо как за незримой иголкой струится незримая нить. И мне этой женщины хватит надолго — ах, только б ее сохранить! Ах, только бы легкие пальцы летали над сумрачным нашим житьем, ах, только б незримые дыры латали волшебные руки ее. На ниточке этой, как на пуповине, единою кровью дыша, два сердца, скрепленные по сердцевине, — они и зовутся «душа». Когда же дыханье и тело едины, понять не составит труда: мы неразделимы и необходимы, и это — уже навсегда. Не верю в богов, во второе рожденье, ни в скорый и праведный суд. Надежда одна — что в последнем паденье летящие руки спасут. А если и им не дано дотянуться иль силы не хватит в крылах, — спасибо судьбе, что смогла улыбнуться, и жизни — за то, что была. 25 апреля 1992 Таня
Солнце в крыши опускается, а я по-прежнему шутю. Наша бочка рассыхается, и вода из ней — тю-тю. Ветер свистнет по-разбойничьи, дверь захлопнется за мной. Знаменитые покойнички лягут в струнку под стеной. Нету брода на Москве-реке — есть замоскворецкий мост. И китайские фонарики освещают мой погост. По мосту или по бревнышку — ах, какая ерунда! — мне подмигивает солнышко — «лишь вода была б вода». Сосчитать в перилах палочки — разве это пустяки!.. Ну прости меня. Пожалуйста. Ну пожалуйста — прости. 22 марта 1966 Тебе Ах, не дели ты с музыкой слова — они, как мы с тобой, неразделимы. А если не сольются воедино, то лгут слова, а музыка права. Ну что еще так нежно обоймет? Так глубоко на дно души заглянет? Поманит, позовет — и не обманет, и все печали до конца поймет? Ах, не ищи ты трещинку в любви, не проверяй кирпичики на прочность, а то ведь вот случится как нарочно — со страху страхи сбудутся твои. А ну-ка загляни судьбе в глаза — увидишь только то, что сам захочешь: от веры до сомненья путь короче, намного, ох, короче, чем назад. Ах, не пускай ты ревность на порог — она и ненасытна и всеядна. И ты пропал, когда промолвил: «Ладно! Проверим подозренья хоть разок». Сомненья дьявол ловок и хитер: погашенное — снова жжет страданье. И не стремись услышать оправданья — они поленья в этот же костер. Ну, не надо — пусть напев беспечный успокоит душу и умерит боль. Страх с любовью — они рядом вечно. Значит — любишь, если и с тобой. Ах, не дели ты с музыкой слова… Ах, не ищи ты трещинку в любви… 23 ноября — декабрь 1984 |
