Почему Мне говорят: Ну что ты здесь торчишь? Все, что чего-то стоит, — все уехало, пока, как вольный бард хрипел насмешливо, открыты Вена, Лондон и Париж, пока вверху не прокатился гром, пока лишь закипает раздражение, и слабый ветер дует в отдалении, пока зависло над листом перо… И в самом деле — чем не шутит черт! Представится — и сразу же поверится: неоновые буквы над Америкой и над Землей торжественный аккорд. И вот уж диск мой золотом горит. В какой-нибудь банановой республике мы всей семьею греемся на пузике и созерцаем местный колорит. И вспомнится, как давний тяжкий бред, та очередь в окошко за зарплатою — рубли и трешки падали заплатами на ветхий продырявленный бюджет. И это было небом. А земля? Какие соки нас поили силою? Что выпрямляло ветви над Россиею и заставляло думать: все не зря? Какие-то, ей-богу, пустяки! Глаза, воздетые с тоской и верою, сплетенные с натянутыми нервами, как две спасенья ждущие руки. Да в чавкающей жиже — ряд камней. И эти два — за низкою оградою, что днем и ночью на сердце мне падают, повернутые надписью ко мне. И холод над холодною Невой, и взгляд на шпиль уколом отзывается — о, как это, скажите, называется?! Мне врут, что я чужой, а я здесь — свой! Мне говорят: Ну что ты здесь торчишь? — Зачем мне Вена, Лондон и Париж… 7 февраля — 27 апреля 1979 Та же линия, что и в «Прощании с Родиной», только шесть лет спустя. Результат почти тот же. 1973 год. Спел «Прощание с Родиной», пять лет ничего не пел в Ленинграде после отеческих вливаний со стороны Комитета. 1979 год. Спел «Почему» в Доме офицеров. Два года ничего не пел после наставлений со стороны общества «Знание». Хотя в песне написано: «Почему ты остаешься?» Но дело не в тонкостях, дело в теме. 1989 Предупредительная песня Черняв и напорист, предчувствуя скорость и бросив кудрявый еврейский дымок, буксир обдал сажей ленивую баржу и в узкое русло ее поволок… Закончится вскоре пора аллегорий: в руках полицая — всамделишный кнут. А мы тут серьезной не видим угрозы (как будто с кого-то другого начнут!). Но вот уже близко и ватник, и миска, и кто-то «шьет дело» любому из нас. Вы крикнете: «Братцы! Пора разобраться!..» Но крикнете поздно, а надо — сейчас. Ведь нашу Россию с гербами косыми на этом же самом, на горьком пути до полного сходства — всеобщего скотства — однажды уже удалось довести. И все начиналось, как самая малость, потом затыкались горластые рты, потом — те, кто тише, потом — кто, как мыши, пока до стерильной дошли чистоты. Не будем, как дети: «Теперь — невозможно». — Возможно! — покуда все спины в дугу… И трусость, и подлость — всегда осторожны: в них плюнешь — утрутся. И вновь — ни гугу. 27 ноября 1967 — 15 апреля 1968 Поскольку я двадцать лет был не у дел, у предержащих в этом мире должно уже быть какое-то этому объяснение. Конечно, «Предупредительная песня» впрямую объяснение тому.
Мы читали Солженицына в рукописи. Мы слушали Галича… Стали наступать нам на пятки, проверять… У одного — обыск, у другого — обыск, этого отстранили от работы со студентами, другого в партком вызвали… Так появилась песня. До всякой «Памяти» мне пришло в голову, что чего-то многовато евреев делали революцию! Поэтому дымок этого буксира, тянущего баржу, был именно кудрявым, именно еврейским. Мне задавали такой вопрос, но надо признаться в слабости: я не отвечал на него впрямую, как сейчас. Говорил: «Аллегория, буксир… Почему еврейский? Черт его знает, курчавенький такой…» 1989 Приглашение к вальсу Не доверяю туманным касаниям танго — взгляды, движенья и руки, скользящие вниз. Вальс ясноглазый, тебя одного нам и надо! Руку, любовь, и не думай, что это каприз. Твоя рука в моей руке — как островок в большой реке, и, набегая без следа, его баюкает вода. И этот путь, ах, этот путь, где ни взлететь, ни утонуть, и только купол голубой и над тобой, и под тобой… — Звуки, качаясь, спускаются к нам ниоткуда, может, дома, а быть может — сам воздух поет. Вальс, только ты оставляешь надежду на чудо — танец забвенья, единственный танец-полет. И можно, если пожелать, в ладонях землю подержать и осторожно, и легко, не задевая облаков. И вот, послушна и кругла, она в ладонь тебе легла, и мы глядим, едва дыша, на золотистый теплый шар. И этот мир — как этот вальс, где все зависит лишь от нас, и нежный шарик голубой, и все, что есть у нас с тобой. И все, что есть у нас с тобой. 5 ноября — 11 декабря 1974 |
