Из того же ряда, что «Возвращение», спустя десять лет. Здесь просто воспроизведено то, что в жизни было на самом деле. Почему я жив, почему она — нет? Тем более, что этажом выше, на чердаке жили Курочкины, где все было наоборот, где пайку ребенка съедала мать, а ребенок умер. Я не обвиняю. Надо быть великим человеком, человеком великого мужества, чтобы пойти на такое. И те, кто думает, что какая мать поступит иначе, очень ошибаются. По-разному поступит каждая мать. 1989 Мелодия в ритме лодки Ночью вода вертикальна, как лес, лес подошел к воде. Весла роняют задумчивый всплеск, вторящий тишине. Ночью камыш вырастает звеня, водоросли смелей. Небо уходит и тени огня прячет среди теней. Ночью острее встают камыши, весла — как два крыла — капли роняют на выгнутый щит — маленькие тела. Ночью звезда, опускаясь к ногам, зябко дрожит в воде. Лес остывающий движется к нам, полный чужих надежд. Ночью деревья отдельны, как мы, — каждому по звезде. Сонные блики лежат у кормы, к сонной припав воде. Лодка уютная, как колыбель, — как колыбель, чиста, в лилиях белых и в звездах с небес — как колыбель в цветах. 20–23 августа 1966 Это был самый урожайный месяц в моей жизни. Виноват, наверное, отпуск, проведенный именно так, а не иначе. В этой песне основное — ощущение от пушкинских мест. Сначала пришла мелодия. 1967 Моим друзьям Бежит под горку жизнь моя, ее все меньше остается. И если нам еще поется, — спасибо вам, мои друзья. Спасибо милым голосам, нам приносившим утешенье и ясность посреди сомнений, которой не находишь сам. Неразделимы вы и я — что чье в душе моей и в теле? Пускай кто хочет, тот и делит, Вы — плоть моя, мои друзья. Кому еще мне доверять?! Кто не солжет ни в ту, ни в эту? Ах, сколько кружит над планетой ветров попутных, чтобы врать! Нас Бог избавил от вранья, а вот годков отмерил скупо. Но жаловаться тоже глупо, любимые мои друзья! И слова нет для нас «потом», — нам в лица дует черный ветер. Тем меньше мы на этом свете, чем больше вас — увы! — на том. Пока на чашечках кривых весы удерживают гири, — мы сохранимся в этом мире — живые среди вас — живых… Бежит под горку жизнь моя — ее все меньше… А вас все больше… Ее все меньше… А там все больше… 24 октября — 7 ноября 1984 Посыпались мои друзья за черту… Вернувшись из Москвы после похорон Юры, я написал песню, которая стала прощальным подарком ему. Когда писал, я все время помнил, что он ее — слышит…Тускнеют огоньки уходящего поезда, и остается серебристое сияние Творчества, и, твердея на глазах, из него вырастает профиль, в котором ничего уже ни изменить, ни добавить нельзя. Рождается Легенда.
1989 Моим ровесникам В. Молоту — в день 33-летия — с любовью. «Идет бычок, качается…» О чем ему мечтается? Наверно, позабыли мы слова. Уже полжизни прожито и оглянуться можно бы, но так, чтоб не кружилась голова — холодной оставалась голова. Себя тащили волоком, и под ногою облако нарочно принимали за туман. Хоть годы шли спиралями, друзей не растеряли мы, зато теряли теплые дома — уютные и зыбкие дома. Девчонки наши катятся, одергивая платьица, на саночках, на саночках с горы. И все идет, как водится — встречаются, расходятся, как маленькие теплые миры — далекие и пестрые миры. А нам грустить не хочется, что появилось отчество, а имя лишь осталось для друзей. И пусть доска качается, но только не кончается, и пусть бычок не падает на ней! И пусть бычок не падает на ней! И пусть бычок не падает на ней! И пусть бычок не падает на ней… 20 сентября 1973 Моим ровесницам Как наши девочки спешат — послевоенный бурный старт (ах, эти равные возможности для всех!). Вот пионерская труба, а вот помада на губах, и робкий взгляд наш натыкается на смех. Как наши девочки спешат — не приравнять к полету шаг — мы безнадежно и бездарно отстаем. И ослепительный моряк — тот победительный варяг, и эти ленты сумасшедшие на нем. А наши девочки спешат, и нам уже не помешать, и силуэты их теряются вдали. И только эхо, как в горах, повторит медленное «ах», и дрожь прокатится по темечку Земли. И когда мы войдем в игру, у них к исходу первый круг, и ничего нет удивительного в том, что наш букетик из надежд подходит мало для одежд, окрашенных в страдания лиловый тон. И снова девочки спешат, не завершив, уже начать, и век смыкается над ними, как вода, и от движения руки бегут прощальные круги, и слово «наши» отплывает навсегда. Пересекаются пути — чужая женщина сидит, и где в ней спрятана та первая, одна? Она печальна и добра… Но, милые, признать пора — мы так отстали, что и вам нас не догнать. 3–7 мая 1978 |
