— Из него.

— А разве у вас не убивают калек?

— Да ты с ума сошла, Исса!

На самом деле леди была не так уж и далека от истины. Законы цеха ведьм и лекарок были страшными, и нарушения карались сурово, но что делать, если так хочется поделиться тем, что не принимает душа, а рядом сестра, не просто похожая, а совсем такая же, и она точно не расскажет! А разделенное на троих уже не кажется таким неподъемным. Искалеченных в бою не убивали, но и не лечили, помогая облегчить боль и спокойно уйти на Дорогу Сна. Это все знали, негласно считая правильным. Но вот то, что лекарки, бывало, хладнокровно душили едва родившихся младенцев, было известно только лекаркам, ведьмам и Рут Тринидад. Кто будет разбирать, отчего умерла девочка, которой Богиня забыла прикрепить вторую ножку? Отвлеклась Творящая, пока создавала новое тело будущему человеку, недоглядела, а потом спохватилась и забрала обратно дыхание жизни, чтобы вдунуть в здоровое тельце. Маленькие трупики даже не отдавали матерям, и ведьмы забирали их, чтобы изучать и не дать подобному свершиться снова. А уж куда они их девали потом, знали только ведьмы. Им Богиня запрещала иметь детей, за великий дар они расплачивались великой ценой. Но, как всякие женщины, хотели ласкать и любить, поэтому однажды собрались и с помощью черных заклинаний и человеческих жертвоприношений зажгли огонь в чреве одной из творящих сестер. А уж чем они его поддерживали, чтобы не угас и разродился первым криком, о том знала только сама Творящая. Все-таки непотребное колдовство не осталось без отмщения: у ведьмы родился слабенький хилый мальчик с белыми глазами, неспособными видеть. Поговаривали, что это из-за того, что в жертву приносились калеки, больные и умирающие, и Богиня разгневалась. Ведьмы просили Тринидада разрешить повторить опыт, но вождь запретил. Чтобы рожать у меня есть много здоровых сильных женщин, и они делают это без черных заклинаний. Мальчика Тринидад тоже потребовал себе, но несчастная мать упросила его не губить дитя. Я была из рода Кроатон, сказала она. Он вырастет и умрет, не оставив потомства, кому, кроме меня, нужен слепой? Оставь его мне, Дон Тринидад, у тебя ведь тоже будут дети, и ты поймешь меня когда-нибудь.

Однако не так просто помереть, если твоя мать — ведьма. Маленький Над не то, чтобы боролся за жизнь, но умирать и не думал, и кое-как дожил до того возраста, когда дети начинают ходить и бегать. Бегать он вскоре научился весьма шустро и плевать хотел на встающие на пути преграды, которые огибал, будто видел, не щупая возле себя рукой. Никогда не видевший, он не знал, чего был лишен, и прекрасно обходился, полагаясь на слух, осязание и запахи. Выросший в пещере, он выучил все травы, мог без труда угадать, что лежит в закрытой шкатулке и предсказать дождь. Младшие отказывались играть с ним в прятки, потому что Над мог пройти за спиной до того бесшумно, что не чуяли даже собаки. В жмурках и пятнашках ему тоже не было равных. А когда он научился таскать у варваров бусины и прочие безделушки, к его матери пришел первый наставник Рут и забрал его с собой.

Юная Тринидад слепого испугалась и принялась осыпать насмешками. Над стоял, склонив голову набок и слушал, и по его лицу пробегали тени облаков. Если тебя пугают мои глаза, я их закрою, сказал он и опустил на бельма тонкие веки. В тот раз ей так и не удалось ни разу ударить его палкой. Он ее тоже не ударил, хотя мог.

Почему? — Спросила Рут, оставшись с ним наедине. Я хочу тебя научить, а не унизить, ответил он. Ты пахнешь, сказал он, я всегда знаю, где ты. А Хольт? Он чистый, он купается утром и вечером. Он тоже, ответил Над, но по-другому. Запах нельзя скрыть, но можно сделать его другим. Он показал варварке травы, помогающие в этом, и травы, лечащие головную боль и затягивающие раны. У него были черные волосы, и красные бусины рода Кроатон блестели в них, как капли крови. Ему всего было шестнадцать, а знал он больше, чем Кар Харст. Он говорил, что люди жестоки от страха, но Рут не верила, пока он не напомнил ей, как она ударила его, потому что испугалась. Тебе было обидно? Нет, ведь я тебя видел. Как ты мог, ведь у тебя в глазах молоко. Что же ты думаешь, маленькая лягушка, что твое лицо может сказать мне больше, чем все остальное? Я не знаю, какие у тебя волосы, но знаю, сколько в них бусин. Я не знаю, какого цвета цветок-обдуван, но знаю, что ты держала в руках целую охапку сегодня. У меня белые волосы, сказала Рут. Знаешь, что такое белый? Не знаю, но хочу знать. Но Троеликой нет дела до наших желаний, она любовница Тринидада, а значит, каждый должен делать то, что он скажет.

Она не могла показать Наду Кроатону, что такое зеленый и синий, но он мог показать ей вкус дождевой воды, собранной в ладони, и как нежную ямку на руке щекочут ресницы, и как улыбаются губы, касаясь других губ, и ощущение их на расслабленном доверчивом теле, и какими бывают мягкими руки, способные крошить дерево, и как стучит сердце под прижимающейся щекой. Какой у тебя, оказывается, тонкий голос, дочь Тринидада. Смотри, не забудь ничего, что я тебе показывал. Сам не забудь. Еще два года и тебе придет пора выбирать невесту.

Не нравится мне, что моя Рут ходит с этим мышом-землеройкой, сказал Тринидад. Над ней смеются в войске. Он даже хуже, чем твой нежный парень, Старый Хольт. Пока смеются над ней, потом будут надо мной, этого нельзя допустить. Оставь их, Дон. Что ты хочешь запретить вольной варварке? Она не просто варварка, а благословение Троеликой. Как я могу позволить такому подарку возиться с ведьминым отродьем? Не хватало еще, чтобы каждый ничтожный думал, что может валять залог моей победы по кустам и лазить ей между ног. Она нужна мне послушной. Залог послушания женщины в любви мужчины, Дон, и неважно, муж он ей или отец. Я слишком умен для любви, Старый Хольт, и она будет делать, что я скажу. Если она будет возражать, я уберу этого слепого с моей дороги. Не ссорься с ведьмами, Дон. Ты вождь, но они женщины, и они этого не забудут. И хорошо, что не забудут. Главное, чтобы она забыла. А это просто сделать.

Брызги крови у Нада в черных волосах совсем как бусины рода Кроатон, и не разберешь сразу, где что. Застывшие глаза, подернутые мутной пленкой, совсем как при жизни, неподвижные и смотрят прямо. Только по лицу больше не пляшет улыбка и брови слишком неподвижны, совсем как крылья убитой птицы. Над все знал, только не знал, что лица у людей должны скрывать чувства, он ведь их никогда не видел. Зато Рут знает и пожимает плечами. Эх, жалко, я уже почти у него доучилась. И как он этого камня не заметил, задумался о чем-то, наверное. Она уже умеет остановить собственное сердце, чтобы не билось и не гоняло кровь, смешанную с запахом бессильной ярости. И Дон верит, но Дон такой человек, который после боя протыкает трупы врагов, — на всякий случай. Поэтому он уводит дочь к ведьмам, и она выходит от них, не помня ничего о Наде.

Мать Нада говорит, что наконец-то избавилась от своей ошибки, совершенной в молодости, но Дон не верит и ей — на всякий случай. Память такая вещь, может вдруг всколыхнуться в самый неподходящий момент. Особенно, если ты — благословение Троеликой. Вдвойне особенно, если твоя сестра — ведьма, связанная с тобой узами сильнейшими, чем просто узы любви и крови. Будь ты проклят, Дон, чтобы ты канул во тьму, чтобы тебя утянуло во цвете лет на Дорогу Сна! Чтобы тебе никогда с нее не сойти и вечно брести в тумане, увязая в ползучей траве, чтобы вечно спасаться от красных глаз затаившихся вдоль Дороги чудовищ!

— Рут, проснись, Рут, пожалуйста, проснись! — Плакала Лависса. — Ну пожалуйста, мне очень страшно! Я ничего не прошу, даже не надо разговаривать, просто не спи!

— Я не сплю.

Рут села на лежанке, кажется, у нее начался жар, вся голова была в огне и лицо жутко дергало. Варварка тихо выругалась.

— Исса, на тебе юбка осталась?

— Да, а что? — Всхлипнула леди.

— Оторви мне кусок.

— Как оторвать? Ножа нет.

Дикарка, вздохнув, нащупала в темноте юбку, нашла шов и резко дернула, помогая себе ногтями. Плотная ткань неохотно поддалась.