— Ладно, стихи пишите, но союза не надо!
Вовка и Юрка вовсю дурачились и веселились, я же хотел быть серьёзным. Дурашливость и серьёзность никак не сходились. Поэтому когда Коваль, имеющий в доме пишущую машинку, захотел приступить к изданию, я выступил альтернативно.
Коваль отстукал на машинке вступление «От издателя» и несколько стихов — моих, своих, Вовкиных и совместных. От издателя Коваль написал при этом так:
Образцовое издательство просит читателя ознакомиться со следующими произведениями молодых авторов. Эти поэты выросли в одном классе. С ранних лет они занимаются поэтическим творчеством. В данном сборнике их сочинений публикуются их произведения раннего и среднего периодов творчества.
Читатель, не подходи к ним слишком строго, а то эти поэты очень больно дерутся.
Это было несерьёзно! И хотя издание Коваля открывалось моими стихами, я всё же заявил, что выхожу из союза и сам подготовлю издание. Своё предисловие я начал так:
Юрий Коваль и Владимир Митрошин — молодые поэты. Обещающие или не обещающие, я пока сказать не могу, но я верю в них как в своих друзей и говорю прямо, что большими поэтами их сделает только серьёзная и упорная работа.
Незадолго до этого я где-то вычитал, что в искусстве бывают форма и содержание, а потому и радостно ввернул:
Рассчитанные на внешний эффект и минутное признание толпы, их стихи в своём большинстве неглубоки по содержанию, неизящны по форме и не передают переживаний и взглядов авторов.
В конце я всё-таки смягчился, отметил в последних стихах моих друзей «существенные сдвиги» и выразил надежду, что «в скором времени Митрошин и Коваль предстанут перед нами истинными поэтами».
Вовка к моему предисловию отнёсся равнодушно, он больше думал об аттестате зрелости, просто время от времени пел, как птичка, что хочет и когда захочет. Юрка же, из почтения к моей учёности, в целом со всем согласился, только последнюю фразу исправил. Там, где я выразил надежду, что они предстанут истинными поэтами, Юра Коваль поверх моего текста написал толстым красным карандашом:
…и дадут человечеству новые шедевры мировой литературы.
Тут хорошо бы показать шедевры, а то ведь пропадут. Сначала пусть будет Митрошин (Юра потом, в довольно зрелом возрасте, когда Вовка уже потерялся, не раз говорил, что Митрошин из нас троих был самым талантливым). Только сразу скажу, что в этих сочинениях ни у кого из нас никогда не бывало ничего из собственной жизни — сплошное плетение слов.
Итак, Митрошин.
Мой дядя — Мартын Анатольич —
Два раза влюблённым бывал.
Однако признался однажды,
Что лучше моей не видал.
Власы её в кудри завиты,
И платье на ней — крепдешин, —
Но всё это нынче забыто:
Она на отрогах Пенин.
Бежала моя перловица
От нашей народный любви,
Бежала, как тварь, за границу,
Сказав на прощанье: «Не жди!»
Ох!..
А вот Коваль.
Финочка моя родимая,
Ножны — кожа сапога.
Я тобой убил любимую,
Как ужасного врага.
Из неё тебя я вынул,
Тёр о полу пиджака,
И собака чья-то выла,
И дрожала так рука…
Посмотрел в последний раз в голубые очи,
И ушёл в зловещий мрак черноглазой ночи.
Нет, всё-таки из жизни, хоть редко, но что-то встречалось. Ведь было же одно стихотворенье — не знаю даже кем сочинённое, но только не мной, — оно утратилось и, может быть, от этого стало легендой? А может, от иного, оттого, что именно тронуло кусочек настоящей нашей жизни? Теперь определённо ничего сказать нельзя, стихи не сохранились. А старый брат мой Вадька, хоть и геолог, но льнущий к стихам и чующий их прелесть, доныне повторяет начало эпохального стихотворения, которое утрачено, а звалось, как мы с ним помним, — «Горемыки»:
Сидят кирюхи в скверике,
Пускают кольца дыма
И в творческой истерике
Мечтают о любимых…
Вот тут ребята прокололись, сказали, что на самом деле было…
Всё-таки самые чудные вещи рождали Юрка и Вовка совместно. Они себе придумали двойное имя: ВМЮК. По некоторым строчкам совместных их стихов я мог бы различить, где чьи, но это совершенно ведь неважно. Главное, что ничего подобного до них в литературе русской не было! Вячеслав Всеволодович говорит о периоде 68–85 гг., а Коваль и Митрошин сочиняли всё это в 53–55-м, и в это же время я приставал к ним с «традиционной линией»… Что же касается истоков, то ни об одном из упомянутых Вячеславом Всеволодовичем мы понятия не имели. Такая вот метасемиотическая загогулина! Невежество очень нас спасало. Когда не знаешь предшественников, то их и нет. Зато от краткого курса школьной литературы это было космически далеко.
Ну, вот примеры.
ВМЮК
КАНДЕЛЯБРЫ
Канделябры блистали, как злато,
Отражаяся в зеркале глаз.
Я кухонным ножом из булата
Резал мясо, бия в медный таз!
Канделябры мои, канделябры,
Вы рассудок мне выбили вон…
Я кричу лишь: «О, абры-кадабры!!!»,
А потом завожу патефон.
В патефоне мембрана блистает,
А иголка шипит, яко змей.
Ветерок канделябры качает,
И руладой кряхтит соловей!
Не хочется злоупотреблять, но как не вспомнить их «Элегию»?
Изящной ручкой ты на клавиш нажимала,
А я романсы пел под твой кымпынимент,
И нежным взором ты меня ласкала,
Мне душу грел твой чёрный перманент.
Вот вздрогнула струна… И чудный звук полился,
Схватил меня за сердце и — потряс.
И образ твой навеки поселился
В душе, уставшей от точенья ляс.
Твой маникюр мелькал перед глазами,
Стучал по клавишам прикмахерский янтарь,
И мне шептала ты карминными губами:
«Тяни, мой друг, в дерьмо лицом не вдарь!»
Пьянством мы тогда практически не занимались, но тема эта в творчестве присутствовала, поскольку Коваль иногда по воскресеньям, а уж на каникулах всегда, куда-то с кем-то ездил на охоту, а после — каждый Юркин рассказ об этом сопровождался обязательной фразой:
