Ребятишки Евдокии Арефьевны жили летом в Геленджике сами по себе, потому что папа был как раз в вологодской ссылке, а детки уже не маленькие: Вере двенадцать и Роме десять. Правда, Соне шесть, Люсе пять, Асе — три, а Нади вообще ещё не было, зато Васе исполнилось уже все шестнадцать, и он только что получил ученический билет из Морской школы, пребывая по этому случаю на седьмом небе или, лучше сказать, в пятом океане от счастья.

Здесь надо отметить, что баба Дуня употребила не случайное, а особливо точное, наше, геленджикское выражение «с берега». Это определённо и точно, как термин. Потому что в Геленджике — тогда и спустя сорок лет — купались не вообще, не просто так, а выбирая один из способов вхождения в море: «с берега», «с мола», «с пристани», «с лодки», «со скалы»… «С берега» медленно входят или влетают скачками, с дикими воплями, а в прочих случаях сигают — «головой», «ножками», «солдатиком» или «бомбочкой», поджав к груди колени и обхватив их руками. Про «ласточку» не говорю, потому что это для избранных и уже не купанье, а спорт.

И ещё. Поговорить об отводе помещения в школе отправились именно к сельскому старшине. Значит, к этому времени Геленджик был уже селом, а не деревней, какою оставался в тысяча восемьсот девяносто четвёртом году, когда Авраам Васильевич Юшко приобрёл у поселянина Ефима Бровко турлучный дом с огородом и садом. То есть в Геленджике к тысяча девятьсот восьмому году имелась та самая церковь с голубыми куполами, что вскоре после войны, когда остыл сталинский «дух предков», преобразовали в склад, а в новейшее время опять восстановили. Ведь именно наличие церкви давало право деревне зваться селом.

В дневнике бабы Дуни так же точно отмечается, чем и как кормили детей. Утром — чай, днём — обед и вечером — чай.

На другой день отправились на гору Маркотх, «между Геленджиком и Адербиевкой», а когда поднялись на вершину…

Может быть, баба Дуня и не была мастерицей словесного пейзажа, но тем, кто любит Геленджик, её простые учительские зарисовки и много говорят, и душу греют. Если вспомнить, что увидел с этого места конный черкес, сравнить с только что нарисованной картиной, а потом сопоставить с тем, что видели мы через сорок лет, поймёшь, что и черкес, и екатеринодарские ребятишки, и послевоенные пацаны познали на этом месте одно и то же чувство — восторг. Пусть черкес не видел ещё деревушки, а видел свой родной аул Адербе, и мы уже не видели цементного завода, и Адерба при нас уже не вилась, а пробивалась ручьями от заводи к заводи, но всегда Геленджик был прекрасен. Мы находили голубой купол геленджикской церкви, а от него уже легко прочерчивался короткий путь до скромной крыши нашего дома, чуть-чуть проглядывающей сквозь листья платанов и тополей.

Хорошо!

А тут ещё совсем недалеко от берега завели свои игры два дельфина — вот уж тут дети твёрдо решили, что «море лучше Карасуна и даже Кубани».

Ко времени этой поездки в обширном семействе бабы Дуни, где всегда было много «чужих», но таких же своих, без разбору, — сложился обычай каждое лето ходить «по святым местам», как это у них называлось. Непременно всегда посещались Фальшивый, Джанхот, Михайловский перевал, Лысая гора, Криница и Широкая щель… Тут выходит, не случайно от бомбёжки мы в Широкую щель уезжали, и я просыпался в яслях, как младенец Иисус, в святом-таки месте.

В тот раз, о котором рассказывает дневник, с такой оравой весь круг паломничества было не совершить, но всё же на Михайловский отправились. Николай, добрый друг с Перевала, сам с лошадьми приехал и уговорил. Утром и тронулись.

Не знаю, стоит ли перебивать рассказ бабы Дуни, но как не сказать, что дорога, по которой идут екатеринодарские ребятишки — ровесники, а то и постарше наших матерей, — и нами, спустя сорок лет, была хожена-перехожена и езжена-переезжена. Она и сейчас бесконечно красива, хотя пешком по ней, пожалуй, уже не пойдёшь: один за другим в обе стороны летят автомобили всех времён и народов.

Кроме покрытия, не изменилась дорога от того места, где путешественники наши купались в Женэ. А в начале совсем всё не так, и прошлого не узнать. В войну и после начиналось шоссе там, где улица Первомайская плавно и круто переходила в Тельмана, и, пройдя короткий квартал, сворачивала вправо, становясь уже улицей неизвестно какого Островского. Вот тут, сразу за поворотом, в тени огромных шелковиц стояли сложенные из плоских камней табуреты, и на них всегда восседали терпеливые шумные тётки с корзинами и мешками. Называлось это «голосовка», потому что здесь «голосовали» поднятием рук проезжающим грузовикам. Слова «такси» жители Геленджика тогда ещё ни разу не слыхали, да и легковых машин, как и автобусов, не было, кажется, в природе. Редко-редко прокатывался скрипящий довоенный велосипед, а на нём, конечно, солидный мужчина — не мальчишке же ездить на солидном таком аппарате. Когда же с теноровым стрёкотом гордо нёс себя одноногий инвалид на велосипеде с моторчиком, за ним бежала гурьбой мелюзга.

Итак, у голосовки тормозила, подымая пыль, полуторка, тётки подхватывались, быстро сговаривались — такса была известная, от полтинника до рубля — и лезли в грузовик со всех сторон, как суворовские чудо-богатыри на стены Измаила.

Мы же с братьями и местными нашими корешами стояли пока в отдалении, как засадный полк, а когда машина трогалась, догоняли её и, ухватившись двумя руками — в прыжке — за край заднего борта, с нарастающей скоростью перебирая ногами по асфальту, старались выбрать момент, когда можно оттолкнуться одной ногой, другою утвердиться на каком-либо выступе, а уж затем, подтянувшись на руках и помогая ногой, имеющей опору, перевалиться в кузов и счастливо, облегчённо вздохнуть.

Чаще всего ехали мы до 6-го километра, это было излюбленное место. Отсюда можно прогуляться по речке в сторону Адербиевки, половить в заводях рыбку. Или залезть в охраняемый виноградник, рвать незрелые кисти и с бьющимся сердцем поглядывать, не мелькнёт ли из-за зелени соломенная шляпа сторожа. Но главное, здесь был Железный мост, красивое и мощное сооружение над Адербой явно дореволюционной поры. И ещё здесь был взгорочек, подъём с двух сторон, и машина замедляла ход, и можно было спрыгнуть, чтобы на обратном пути проделать всё сначала.