В самолёте очень меня нервировали некоторые, непостижные моему уму обстоятельства. Во-первых, я никак не могла понять, как я найду эти проклятые Шувеляны, где расположен Дом творчества, а Славкиным заверениям, что меня встретят и отвезут, я не слишком доверяла, поскольку — ну с какой стати кто-то станет меня встречать? Во-вторых, очень меня мучили Славкины наставления по поводу того, как я должна там себя вести. Прежде всего, он категорически настаивал и много раз повторял, что я должна сама оплатить подготовленный для меня номер. Мой Бог! Кто-то рвётся платить за меня? Но повторы нервировали. И ещё мне было под страхом отлучения от совместной жизни запрещено брать подарки. Какие подарки?! От кого?! С какой стати?!
Ну, не знала я, какой великий и страшный человек мой муж! Как-то никогда не было таких разговоров в доме. Ну, служит и служит. Вроде должность неплохая, денег хватает. Да он и сам, по-моему, окончательно оценил своё величие только благодаря этой моей поездке. Хотя, конечно, кое-какие подозрения у него были — отсюда и эти дурацкие, на мой взгляд, наставления.
Вся в нервах, я сошла с трапа, и первое, что бросилось мне в глаза, — большой плакат с художественным изображением моей фамилии, имени и отчества. Но не это потрясло меня больше всего. Плакат держали два высоченных красавца-турка (азербайджанца, конечно), роскошно одетые и очень начальственные. Я обнаружилась и выслушала невероятное количество комплиментов, а также выражений безграничного счастья по поводу моего приезда. Один из них оказался главным редактором крупнейшего азербайджанского издательства, другой — заместителем директора этого же издательства. И единственное, что омрачало их радость лицезрения меня — это то, что директор приехать ну никак не мог, шла коллегия, но, как только она кончится, всё будет исправлено.
Обалдев от всего этого и слегка побаиваясь, что всё-таки они меня с кем-то путают, я была торжественно усажена в чёрную «волгу» (до эпохи крутых иномарок было ещё очень неблизко), и под почтительное бормотание моих невероятных спутников мы наконец тронулись.
По сравнению с покинутой, совсем ещё зимней Москвой, было действительно тепло, что-то там по дороге цвело, трава зеленела.
Неожиданно машина остановилась в чистом поле, и один из моих «турок», принеся тысячу извинений за небольшую задержку, вышел из машины. Тупо поразглядывав бескрайнее поле без единого строения, тянувшееся по правой стороне дороги и размышляя, куда же подевался мой спутник, я наконец повернула голову налево и обнаружила скромное здание с величественной вывеской: РЫНОК. Тут появился и мой чичероне, таща огромный букет гвоздик, стебли которого не уместились у меня в двух ладонях, и столь же грандиозный пакет с невероятными фруктами. Мне вспомнились Славкины наставления, и я начала судорожно прикидывать: подарок это или нет? Дорогой или не очень? Но как-то быстро успокоила себя тем, что я же на юге, и это не может быть дорого. (Балда! — вопил Славка на меня в Москве. — Это что тебе — тропики? Виноград, гранаты и что там ещё — в апреле!)
Номер мой оказался роскошным двухкомнатным люксом, обставленным югославской мебелью и увенчанным финским двухкамерным холодильником «Розенлеф» (совершенно в тех условиях ненужным), который в моей нищей отчизне считался признаком высшего благосостояния. Вся эта роскошь была мне не вполне по средствам, с тем большей настырностью я стала выяснять, как мне добраться завтра до Баку и где найти литфонд, дабы заплатить за номер. Мне не удастся описать их изумление перед таким несообразным желанием, горячие речи об уязвлении всех их лучших чувств и о ни с чем не сравнимой радости оплатить мой номер. Я проявила твёрдость, которая, впрочем, ни к чему не привела. В литфонд отвёз меня совершенно другой человек, которому мой муж был до такой степени по барабану, что он стал за мной ухлёстывать. Но это отдельный рассказ о замечательном человеке, русско-азербайджанском писателе, москвиче Гусейне Дадашеве.
Повосклицав ещё, поцокав над моей невиданной доселе красотой и пообещав показать мне Баку, «турки» уехали, но не успела я разложить вещи, как в номер ворвался запоздавший из-за коллегии директор, который оказался женщиной. Она тоже по поводу свидания со мной переживала лучшие минуты своей жизни, в благодарность за которые она пыталась всучить мне здоровенный флакон французских духов. Надо же! Мне действительно пытались делать подарки! До сих пор не понимаю, как мне удалось тогда отбиться.
В столовой, больше похожей на роскошный ресторан, моим соседом оказался немолодой азербайджанец, который вполне искренне принял меня за красавицу. Из предъявленной им визитной карточки выяснилось, что мы не просто оба москвичи, но живём на одной улице. Это и был Гусейн. Его опека очень упростила мне нахождение в Шувелянах. Александр Александрович, как всегда, был прав, и я как-то быстро стала забывать, что почти не хожу и вообще близка к смертному одру.
Потом была экскурсия по Баку в сопровождении всё тех же красавцев-издателей и какого-то ещё важного человека, тоже высокого и тоже красивого. Сопровождение мне нравилось.
Облазив то немногое, что осталось в Баку от древней старины, мои верные пажи решили, что меня надо покормить, тем более что обед в Шувелянах уже давно прошёл. Ну конечно, они выбрали для этого самый лучший ресторан, размерами и интерьером больше всего напоминающий облагороженный сарай. Народу в ресторане было очень мало — одни мужчины. И конечно же, столь живописная группа, какую представляли мы, привлекла всеобщее внимание. Все головы были повёрнуты к нам, и я, принимая это на свой счёт (и не слишком ошибаясь), чувствовала себя всё более потрясающей красавицей, всё выше задирала нос, а с ним и голову, пока мои запредельной высоты каблуки тоже не стали рваться вперёд, обгоняя нос, и я, ровно посреди зала, оступилась и чуть не легла на каменный пол. Мгновение было почти трагическим, и тут-то как раз вся надежда была только на моих спутников, которые могли бы протянуть свои мужественные руки и спасти меня от позорного падения. Однако никаких протянутых ко мне в тяжёлую минуту рук я не увидела и, чудом восстановив равновесие сама, глянула на своих добрых молодцев. Ужас, написанный на их лицах, был непередаваем. Они не могли помочь мне: ну не хватать же в самом деле руками супругу великого и ужасного Кабанова! Ирину-ханум, как они все меня называли. Я простила их.
Хорошо зная нравы своих соплеменников (хотя бы и писателей), Гусейн быстро оповестил весь Дом творчества, кто я есть и как страшен в гневе мой супруг, способный за один взгляд в мою сторону навсегда лишить человека возможности печататься и, соответственно, получать гонорары. Это принесло мне свободу и необходимое одиночество. К тому же у меня появился ещё более мощный опекун — постоянно проживающий в Шувелянах Исаак-муаллим, чудный мужик, очень пожилой и очень почитаемый всеми секретарь союза писателей Азербайджана. Его побаивались, а у него не было причин бояться моего мужа, просто мы как-то очень симпатизировали друг другу. О том, как боялись остальные, а заодно и о их нравах, можно судить по прелестной истории, которая произошла к концу моего пребывания в Шувелянах, когда все меня уже знали, с подарками не лезли и предпочитали держаться подальше.
А было так. После завтрака я по обычаю вышла на крыльцо покурить, потому что весь остальной день до темноты я торчала в номере под кондиционером, не высовывая носа из-за чудовищной жары. Сидела боком, спиной к дверям в столовую, но почувствовала, что кто-то сел рядом. Еще за завтраком я заметила нового постояльца и, поскольку уже давно никто в Шувелянах не решался нарушать моего одиночества, сразу подумала, что это он. Впрочем, меня это никак не касалось, и я продолжала думать о скором возвращении в Москву. Мои размышления прервал мужской голос с характерным восточным акцентом:
— Мой номер 517. Приходи после десяти.
