Стрела пронзила гордую шею, и Тогрул, дико заржав, встал на дыбы.

Пятнадцать из двадцати человек стражи Модэ стремительно повторили движение царевича. Красавец конь, пораженный шестнадцатью стрелами, завалился на бок и судорожно забился в агонии.

Пятеро воинов растерялись и, опустив луки, в изумлении смотрели на царевича.

- Дурную траву вырывают с корнем. – Спокойно произнес Модэ, глядя на провинившихся. – Обезглавьте их!

Пятерых несчастных обезоружили, и бросили на колени. Спустя несколько мгновений пять человеческих голов покатилось в сырую траву.

Назад возвращались в полном молчании.

Шабир неплохо обосновался на новом месте. Пожаловаться на неблагодарность своего господина он не мог.

У советника была своя кибитка на колесах, несколько слуг, и, самое главное, в его жилище зазвенел женский голос.

Китаянка Сю-нян, сирота, нежная и чистая, как утренняя роса, пришла к нему в шатер после того, как он уплатил ее родственникам указанную ими сумму.

Поначалу она дичилась, сидела в своем углу и смотрела на него темными, округлившимися глазами.

Но, согдиец не торопил события. Не получивший никакого воспитания и образования, выросший в дикое и суровое время, Шабир обладал весьма ценным даром – добрым человеческим сердцем.

Душой он понял состояние девушки и вечерами, возвращаясь в свое жилище, разговаривал с ней простым и бесхитростным языком о чем-то своем, таком же простом и незатейливом.

Иногда они просто обменивались взглядами, а когда руки их встречались, быстро отдергивали их, как бы боясь нарушить хрупкое взаимопонимание.

У одного из купцов Шабир купил красивый браслет из яшмы, работы лоянских мастеров.

Выбрав момент, он подошел к Сю-нян, молча взял ее за руку, и надел браслет на тонкое девичье запястье.

Опытный воин, не раз видевший смерть, он неожиданно смутился, и попытался исправить положение, от чего растерялся еще больше.

Два человека, заброшенные судьбой в жестокий век войн и набегов, живущих в зримой, ощутимой связи с такой же суровой природой, смотрели друг на друга, разом забыв обо всем на свете.

Поздно ночью нежные девичьи руки неумело ласкали сильные плечи согдийца.

Над степью занимался серый рассвет, а влюбленные все еще не спали.

- Скоро стада вернутся с джейляу{76}. – Целуя жену, сказал Шабир. – Если пастухи не загубили приплод, я смогу выменять для тебя шелковую ткань.

У них было свое небольшое стадо, и Шабир, как и все остальные приближенные шаньюя, не получавший регулярного содержания, очень рассчитывал на увеличение его численности.

- Если у нас родится сын, давай назовем его Гудухэу - князь счастья. – Шепнула Сю-нян мужу.

Шабир представил себе Сю-нян с малышом на руках, и тихо засмеялся.

- Мы купим меха у динлинов, или хакасов, и закутаем в них малыша.

Модэ медленно, но неуклонно, проводил свои реформы. Его личная дружина превратилась в одно страшное, беспрекословно подчиняющееся ему копье, наконечником которого был он сам – царевич Модэ.

Все воины хорошо запомнили урок, данный им принцем. Старики, глядя на вымуштрованное войско, поговаривали: волк вышел из логова, волк набирает силу. И добавляли: он станет тем, кем должен быть.

После побега из плена Модэ почти перестал уделять внимание женскому полу. По ночам его жены напрасно ждали своего мужа и повелителя. Исключение составляла лишь его младшая жена – очаровательная, своенравная девушка из знатного рода Лань («Орхидея»), с тем же красивым и звучным именем. Вспыльчивая и независимая она была, пожалуй, единственной в окружении царевича, с кем он считался. Бывали случаи, когда юная супруга Модэ, обидевшись на что-либо, не принимала ночью своего повелителя. Царевич молча поворачивался и уходил прочь.

В добрые минуты принц, случалось, обсуждал с ней свои военные и государственные дела. Юная дочь кочевого народа, прекрасно владевшая луком и стрелами, проявляла незаурядный ум и проницательность.

В это прекрасное солнечное утро Модэ был особенно внимателен со своей красавицей женой. Они, в шутку, скакали на перегонки, и царевич незаметно придержал своего коня, предоставив девушке возможность обогнать его.

Юная женщина радовалась прогулке, утру, веселой игре, и звонко смеялась, запрокинув прелестную головку. Перламутровые зубки переливались жемчужным светом, черные косы змеями вились по плечам.

Модэ любовался красотой жены.

Где-то сбоку в густой траве мелькнула быстрая заячья тень. Лань на всем скаку, стремительно сорвала из-за спины небольшой изящный лук, и меткой стрелой поразила зайца.

Модэ сделал рукой жест восхищения.

Обратно возвращались неспешно, усталые, но довольные прогулкой.

Царевич немного отстал, ехал сбоку и позади жены, время от времени бросая на нее короткие, внимательные взгляды.

Лань, наверное, так ничего и не успела понять, когда стрела, пущенная рукой мужа, пробила ей спину.

Сопровождающая их стража на мгновение остолбенела, но уже в следующее мгновение десятки воющих стрел добили тяжелораненую женщину.

Черные косы тихо скользнули по лоснящемуся крупу коня, и девушка медленно сползла в мягкую степную траву.

Прекрасные темные глаза удивленно смотрели в небо.

Но, Модэ не глядел на жену. Он, не торопясь, подъехал к воину, державшему в руках лук, с вложенной в тетиву стрелой.

- Ты промахнулся? - Спросил Модэ. – Еще не поздно. Ты можешь доказать свою меткость.

Но, воин, не опустив взгляда, отрицательно покачал головой.

- Я не промахнулся. Эта женщина – моя родственница. Я из рода Лань, повелитель.

- Жаль. – Промолвил царевич, глядя куда-то в сторону, за реку. - Жаль. Убейте его. – Приказал он страже, и, не оглядываясь, поскакал вперед.

Старый шаньюй Тумань устал от непрерывных домогательств своего окружения. Чжуки-князья, лули-князья, данху и дуюи постоянно ссорились и требовали внимания.

Шаньюй аккуратно, дважды в день совершал официальные поклонения солнцу и луне, но дела государственные старался перевалить на совет родовых старейшин, оставляя себе лишь самые важные из них.

Государство, по сути дела агонизировало, но шаньюй не осознавал этот страшный в своей очевидности факт.

Любимым развлечением старика были беседы с особо приближенными князьями и охота.

По этой части, особенно в области охоты соколиной, Тумань был знатоком непревзойденным. Он мог часами обсуждать достоинства своих птиц, и хвастался ими, как ребенок.

Утром Тумань быстро и скомкано принял ханьское посольство с богатыми дарами. Равнодушно выслушал плохо завуалированные угрозы и, пообещав что-то, в чем и сам не был уверен, закончил свой рабочий день в радостном предвкушении охоты.

Еще с вечера для него загоняли вепря, и шаньюй торопился.

Модэ с дружиной в то утро опробовал новых лошадей, присланных ему из Согдианы. Кони были резвы, но, как ему показалось, недостаточно выносливы.

Несколько раз Модэ переводил коня в галоп, ехал рысцой, вскачь, прислушиваясь к стуку копыт и, время от времени, приникал ухом к крупу коня, стараясь определить степень усталости животного.

Вдали послышались крики и топот копыт.

Модэ сделал знак остановиться, и прислушался.

- Большая охота. – Сказал кто-то из свиты царевича.

Модэ кивнул головой. Он уже и сам слышал вопли и свист загонщиков, а спустя минуту, в лощине, чуть пониже того места, где они остановились, с треском и шумом, ломая ветки кустарника, пронеслось какое-то большое животное.

- Вепрь! – Уверенно заметил опытный лули-князь. – Уставший вепрь. Значит, гонят с вечера.

Свист и крики приближались, и на поляну, на всем скаку вылетел большой отряд всадников.

Приблизившись, Модэ узнал в одном из них своего отца-шаньюя.

Царевич спешился и направился к шаньюю, время от времени останавливаясь и низко кланяясь.