x x x Мог бы быть я при теще, при тесте, Только их и в живых уже нет. А Париж? Что Париж! Он на месте. Он уже восхвален и воспет. Он стоит, как стоял, он и будет стоять, Если только опять не начнут шутковать, Ибо шутка в себе ох как много таит. А пока что Париж как стоял, так стоит. x x x Однако, втягивать живот Полезно, только больно. Ну! Вот и все! Вот так-то вот! И этого довольно. А ну! Сомкнуть ряды и рты! А ну, втяните животы! А у кого они пусты — Ремни к последней дырке! Ну как такое описать Или еще отдать в печать? Но, даже если разорвать, — Осталось на копирке: Однако, втягивать живот Полезно, только больно. Ну! Вот и все! Вот так-то вот! И этого довольно. Вообще такие времена Не попадают в письмена, Но в этот век печать вольна — Льет воду из колодца. Товарищ мой (он чей-то зять) Такое мог порассказать Для дела… Жгут в печи печать, Но слово остается: Однако, втягивать живот Полезно, только больно. Ну! Вот и все! Вот так-то вот! И этого довольно. x x x В стае диких гусей был второй, Он всегда вырывался вперед, Гуси дико орали: «Встань в строй!» И опять продолжали полет. А однажды за Красной Горой, Где тепло и уютно от тел, Понял вдруг этот самый второй, Что вторым больше быть не хотел: Все равно — там и тут Непременно убьют, Потому что вторых узнают. А кругом гоготали: "Герой! Всех нас выстрелы ждут вдалеке. Да пойми ты, что каждый второй Обречен в косяке!" Бой в Крыму: все в дыму, взят и Крым. Дробь оставшихся не достает. Каждый первый над каждым вторым Непременные слезы прольет. Мечут дробью стволы, как икрой, Поубавилось сторожевых, Пал вожак, только каждый второй В этом деле остался в живых. Это он, е-мое, Стал на место свое, Стал вперед, во главу, в острие. Если счетом считать — сто на сто! — И крои не крои — тот же крой: «Каждый первый» не скажет никто, Только — «каждый второй». …Все мощнее машу: взмах — и крик Начался и застыл в кадыке! Там, внизу, всех нас — первых, вторых — Злые псы подбирали в реке. Может быть, оттого, пес побрал, Я нарочно дразнил остальных Что во «первых» я с жизнью играл, И летать не хотел во «вторых»… Впрочем, я — о гусях: Гусь истек и иссяк — Тот, который сбивал весь косяк. И кого из себя ты не строй — На спасение шансы малы: Хоть он первый, хоть двадцать второй — Попадет под стволы. x x x Общаюсь с тишиной я, Боюсь глаза поднять, Про самое смешное Стараюсь вспоминать, Врачи чуть-чуть поахали: «Как? Залпом? Восемьсот?» От смеха ли, от страха ли Всего меня трясет. Теперь я — капля в море, Я — кадр в немом кино, И двери — на запоре, А все-таки смешно. Воспоминанья кружатся Как комариный рой, А мне смешно до ужаса, Но ужас мой — смешной. Виденья все теснее, Страшат величиной: То — с нею я, то — с нею… Смешно! Иначе — ной. Не сплю — здоровье бычее, Витаю там и тут, Смеюсь до неприличия И жду — сейчас войдут. Халат закончил опись И взвился — бел, крылат… «Да что же вы смеетесь?» — Спросил меня халат. Но ухмыляюсь грязно я И — с маху на кровать: "Природа смеха — разная, Мою — вам не понять. Жизнь — алфавит, я где-то Уже в «це», «че», «ша», «ще». Уйду я в это лето В малиновом плаще. Попридержусь рукою я Чуть-чуть за букву "я", В конце побеспокою я, — Сжимаю руку я. Со мной смеются складки В малиновом плаще. «С покойных взятки гладки», — Смеялся я вообще. Смешно мне в голом виде лить На голого ушат, А если вы обиделись, То я не виноват. Палата — не помеха, Похмелье — ерунда! И было мне до смеха — Везде, на все, всегда. Часы тихонько тикали, Сюсюкали: сю-сю… Вы — втихаря хихикали, А я — давно вовсю. |