Я верю в нашу общую звезду,
Хотя давно за нею не следим мы:
Наш поезд с рельс сходил на всем ходу —
Мы все же оставались невредимы.
Бил самосвал машину нашу в лоб,
Но знали мы, что ищем и обрящем, —
И мы ни разу не сходили в гроб,
Где нет надежды всем в него сходящим.
Катастрофы, паденья, — но между —
Мы взлетали туда, где тепло…
Просто ты не теряла надежду,
Мне же — с верою очень везло.
Да и теперь, когда вдвоем летим,
Пускай на ненадежных самолетах, —
Нам гасят свет и создают интим,
Нам и мотор поет на низких нотах.
Бывали «ТУ» и «ИЛы», «ЯКи», «АН»…
Я верил, что в Париже, Барнауле
Мы сядем, — если ж рухнем в океан,
Двоих не съесть и голубой акуле!
Все мы смертны — и люди смеются:
Не дождутся и нас города!
Я же знал: все кругом разобьются,
Мы ж с тобой — ни за что никогда.
Мне кажется такое по плечу —
Что смертным не под силу столько прыти! —
Что налету тебя я подхвачу,
И вместе мы спланируем в Таити.
И если заболеет кто из нас
Какой-нибудь болезнею смертельной,
Она уйдет, — хоть искрами из глаз,
Хоть стонами и рвотою похмельной.
Пусть в районе Мэзона-Лаффита
Упадет злополучный «Скайлаб»
И судьба всех обманет — финита, —
Нас она обмануть не смогла б!
Еще бы — не бояться мне полетов,
Когда начальник мой Е. Б. Изотов,
Жалея вроде, колет как игла.
"Эх, — говорит, — бедняга!
У них и то в Чикаго
Три дня назад авария была!.."
Хотя бы сплюнул, все же люди — братья,
И мы вдвоем и не под кумачом, —
Но знает, черт, и так для предприятья
Я — хоть куда, хоть как и хоть на чем!
Мне не страшно, я навеселе, —
Чтоб по трапу пройти не моргнув,
Тренируюсь уже на земле
Туго-натуго пояс стянув.
Но, слава богу, я не вылетаю —
В аэропорте время коротаю
Еще с одним таким же — побратим, —
Мы пьем седьмую за день
За то, что все мы сядем,
И может быть — туда, куда летим.
Пусть в ресторане не дают на вынос,
Там радио молчит — там благодать, —
Вбежит швейцар и рявкнет: "Кто на Вильнюс!..
Спокойно продолжайте выпивать!"
Мне лететь — острый нож и петля:
Ни поесть, ни распить, ни курнуть,
И еще — безопасности для —
Должен я сам себя пристегнуть!
У автомата — в нем ума палата —
Стою я, улыбаюсь глуповато:
Такое мне ответил автомат!..
Невероятно, — в Ейске —
Почти по-европейски:
Свобода слова, — если это мат.
Мой умный друг к полудню стал ломаться —
Уже наряд милиции зовут:
Он гнул винты у «ИЛа-18»
И требовал немедля парашют.
Я приятеля стал вразумлять:
"Паша, Пашенька, Паша, Пашут.
Если нам по чуть-чуть добавлять,
То на кой тебе шут парашют!.."
Он пояснил — такие врать не станут:
Летел он раз, ремнями не затянут,
Вдруг — взрыв! Но он был к этому готов:
И тут нашел лазейку —
Расправил телогрейку
И приземлился в клумбу от цветов…
Мы от его рассказа обалдели!
А здесь все переносят — и не зря —
Все рейсы за последние недели
На завтра — тридцать третье декабря.
Я напрасно верчусь на пупе,
Я напрасно волнуюсь вообще:
Если в воздухе будет ЧП —
Приземлюсь на китайском плаще!
Но, смутно беспокойство ощущая,
Припоминаю: вышел без плаща я, —
Ну что ж ты натворила, Кать, а, Кать!
Вот только две соседки —
С едой всучили сетки,
А сетки воздух будут пропускать…
Мой вылет объявили, что ли? Я бы
Не встал — теперь меня не поднимай!
Я слышу: "Пассажиры на ноябрь!
Ваш вылет переносится на май!"
Зря я дергаюсь: Ейск не Бейрут, —
Пассажиры спокойней ягнят,
Террористов на рейс не берут,
Неполадки к весне устранят.
Считайте меня полным идиотом,
Но я б и там летел Аэрофлотом:
У них — гуд бай — и в небо, хошь не хошь.
А здесь — сиди и грейся:
Всегда задержка рейса, —
Хоть день, а все же лишний проживешь!
Мы взяли пунш и кожу индюка — бр-р!
Снуем теперь до ветра в темноту:
Удобства — во дворе, хотя — декабрь,
И Новый год — летит себе на «ТУ».
Друг мой честью клянется спьяна,
Что он всех, если надо, сместит.
"Как же так, — говорит, — вся страна
Никогда никуда не летит!.."
…А в это время гдей-то в Красноярске,
На кафеле рассевшись по-татарски,
О промедленье вовсе не скорбя,
Проводи сутки третьи
С шампанским в туалете
Сам Новый год — и пьет сам за себя!
Но в Хабаровске рейс отменен —
Там надежно засел самолет, —
Потому-то и новых времен
В нашем городе не настает!
