Лицо человека, стоявшего перед Антоном, перенесло жестокие, звериные искажения. Чёрная шевелюра жреца напоминали львиную гриву, от корней волос начинались ритуальные шрамы и татуировки; нижний резец превратился в клык, выступавший над верхней губой; глаза, лишенные зрачков, переливались багрянцем.

Послушники оказались настолько же опоганенными — некоторые из них прожили жизни, превратившие их лица в массы рубцовой ткани, другие исказили себя более изящно, покрыв лбы и веки вязью замысловатых рун. Кроме того, все щеголяли увечьями, словно указывающими на их принадлежность к религиозной касте. Гальба замечал отрубленные уши, разрезанные щеки, скальпы, оттянутые назад. И каждое лицо светилось тошнотворной, плотоядной радостью.

Теперь, когда жрецы сбросили маски, суть внешнего вида колонистов стала более понятной. Новый контекст позволил Антону иначе взглянуть на этих людей, увидеть мерзкий оттенок в сиянии их веры. Их дикарский облик был осознанным выбором — поселенцы поддались чему-то темному и сейчас ожидали кульминационного момента всей жизни.

Культисты встречали взгляд Гальбы со злорадным торжеством.

— Легионер, меня зовут Ци Рекх, — произнес жрец. — Говорю с гордостью, что я — жрец Давина. Говорю с гордостью, что боги Хаоса открыли варп для меня и моих собратьев-паломников, перенеся наши утлые суденышки в это место, освященное в Их честь. Я горжусь, что ступаю по миру, созданному иными верующими, измененному, чтобы исполнить свое предназначение именно сегодня. И я горд, что достиг предначертанного мне часа.

Палец Антона напрягся на спусковом крючке, но Ци Рекх не стал атаковать воина. Культисты снова запели, и в их песне не было слов — только непрерывный вопль, становящийся громче и затихающий, извивающийся среди перекрывающихся гармоник. Он звучал, как стон и вздох, вой и величальная песнь. Верховный жрец не присоединился к хору, а сделал последний шаг к центру ложи.

Ци Рекх встал над книгой, и световая паутина отозвалась ему. Восприятие Гальбы снова изменилось: тошнотворные лучи не сдвинулись с места, но силуэт жреца завершил портрет, нарисованный зазубренными прорехами в реальности. Там, где только что зиял образ болезненного безумия, мучающего разум намеками на смысл, в полноте своей проявилось значение. Верховный жрец стоял в центре алтаря, созданного из света — света, сплетенного из ран.

Ци Рекх поднял нож.

Гальба выстрелил.

Реальность содрогнулась.

Болтерные снаряды попали в Ци Рекха. Некоторые пробились сквозь мускулы, сухожилия и плоть и убили других давинитов, стоявших у дальней стены ложи. Один попал в кинжал, разнеся его не железные осколки. Другие снаряды, врезавшиеся в тело жреца, взорвались. Из ран хлынули фонтаны крови. Крошечные частицы того, что было костями, разлетелись во все стороны. Раны были ужасными, они казались воронками. От тела Ци Рекха осталось окровавленное мясо. Его тень распалась.

Но он продолжал стоять.

Остальные воины отделения Гальбы начали стрелять меньше чем через удар сердца после сержанта. Железные Руки осыпали культистов очередями. Они работали методично. Командующий офицер отреагировал на возникшую угрозу, и воины действовали соответственно. Не было сомнений, что культисты являлись врагами, и неважно, что у них не было оружия — происходило некое нападение. Гальба знал, что это так, хотя природа атаки пока что ускользала от него.

Легионеры превратили ложу в мясницкую лавку. Сам воздух взмок от крови. Басовитый стук орудий колотился о влажные всхлипы тел, разрываемых их огневой мощью. Плоть была слаба, и она разлеталась на части перед непоколебимыми воинами. Культистов истребляли, всё новые давиниты умирали с каждым мгновением, с каждой долей секунды.

Но они продолжали петь.

Хор возносил хвалу с новой силой, не сбиваясь, не дрожа, отвратительное ликование становилось всё сильнее. Кровь текла по ложе. Она покрывала Каншелла, прижавшегося к полу и дрожащего. Жизненные соки Ци Рекха смешивались у его стоп с соками его паствы. Жизнь кровавым водопадом хлестала по его ногам, обмазывая книгу. У него почти не осталось тела, видимой формы.

Но он продолжал стоять. И улыбаться.

Гальба перестал стрелять. Бронированная туника Ци Рекха была разорвана в клочья, а в туловище были пробоины настолько широкие, что Антон мог видеть сквозь них. Жрец не мог быть живым. Гальба не знал, какая сила заставляла его стоять. Он знал лишь, что он должен повергнуть мерзкую тварь. Сержант примагнитил болтер на пояс и взмахнул цепным мечом. Если потребуется, то изрубит останки Ци Рекха на части, но не позволит твари и дальше насмехаться над собой.

Он шагнул вперёд, прогревая мотор клинка, и поднял меч над головой. Смертоубийство вокруг почти закончилось. Большая часть давинитов погибла, лишь немногие из них, в том числе Ске Врис, бросились на землю, спрятавшись за изувеченными трупами. Они больше не пели. Но это было неважно. Песнь продолжалась. Её возносила сама ложа, эхо, отдающееся от забрызганных кровью стен, и гул вибрирующих лучей, которые, как Гальба понял только сейчас, лишь казались светом.

У Ци Рекха не было носа. Из зияющей пустоты посреди его лица сочились клочья чего-то чёрного и мозгового вещества. Но его глаза были живыми, красными, обжигающими. Они смотрели на Гальбу с отвратительным торжеством. Когда цепной меч замер, взревев, а затем опустился по смертельной дуге, Ци Рекх широко открыл рот. Его челюсть была наполовину отстреленной — одни зубы пропали, а от других остались лишь неровные осколки. Грудь была разбитой и раздавленной. От лёгких не осталось ничего. Но из изувеченного рта всё равно послышалось кашляющее шипение. Гальба услышал его сквозь рёв цепного меча, сквозь грохот болтеров братьев, сквозь жуткую песнь. Жрец смеялся.

Гальба опустил клинок на череп Ци Рекха. Кружащиеся зубья впились в кости. Они разорвали мозг в клочья, а затем так, что остался лишь туман. Гальба разрубил голову жреца пополам. Его удар был быстрым и яростным, а тело давинита никак не могло устоять перед оружием и силой сержанта. На смертельный удар вообще не потребовалось времени.

Но само время было похищено, растянуто. Гальба словно двигался навстречу свирепому течению, и единственное действие стало галерей застывших гололитов. Цепной меч опускался целую вечность. Каждый шаг уничтожения становился скульптурой из металла и плоти. Когда череп раскололся на части, глаза не умерли. Они торжествующе сверкали и смотрели на Гальбу. Мгновение тянулось, тянулось и тянулось. Нечто ждало, когда же Гальба всё поймёт.

И тогда он увидел всю картину отчаяния. Его заманили в ложу. Его и воинов его отделения заставили перебить культистов. С пробирающей до костей уверенностью он понял, что от нанесённого им сейчас удара будут такие же ужасные последствия, как от огня излучателей с «Веритас Феррум».

Кровь повсюду. Изобильное кровопролитие. Восхваление крови, текущей и смердящей. Ликующая служба в храме, перед алтарём. Умащение иконы, созданной первейшим из предателей.

Подношение.

В это мгновение, когда умерли заблуждения, Гальба увидел и смерть реальности. Глаза ослепительно вспыхнули, и время возобновило свой смертоносный ход. Багровый свет принял смерть от цепного меча. Он вырвался из глаз, поглотил череп, а затем, когда труп расхохотался в последний раз, и всё остальное тело. Это был старый свет, слабый, испортившийся как умирающая звезда, но пылающий с ядерной силой. Гальба вырвал клинок и отшатнулся назад. Свет истекал из жреца, но это не был настоящий свет. Это было то, что сочилось через узоры сети. То была энергия, нематерия, безумие. Гнев самого варпа.

Буря вырвалась за пределы храма. Гальбы слышал, как раскалываются доски. Ложа разлеталась на части, но он не видел её разрушения. Антон не видел ничего, кроме безумно воющей крови. Она ослепляла его, но шлем не обнаруживал в сиянии видимого света, и потому не мог защитить чувства воина от яростной атаки. Песнь стала ещё громче, оглушительней. Гальба слышал скрежет по воксу, но не мог разобрать слов. Оглушённый яростью чудовищного события сержант пошатнулся.