— Нет, — возразила Эревен, проведя пальцами по скале. Присутствие наполнило её разум. Поверхность изгибается. Это сфера. Огромная сфера.

— Брат Камн? — спросил Аттик.

— В показаниях нет смысла, брат-капитан. Я не могу ничего сказать наверняка. Но это очень вероятно, да. Думаю, что мы можем верить тому, что определила госпожа Эрефен.

— Ты можешь сказать нам, что на другой стороне? — спросил Аттик. — Найдём ли мы врага, если проложим путь внутрь?

Эрефен протолкнулась через бурю, заставив себя внимательнее вглядеться сквозь помехи здесь, в этом месте, которое было больше варпом, чем реальностью. Она ожидала худшей атаки. Она верила, что увидит сердца разрушительной силы, но не увидела ничего. Сфера была пустой. В ней была лишь обширная пустота, пространство, лучащееся потенциалом, но не было врага.

— Там ничего нет. Эта сфера… — Раковина? Скорлупа? Гроб? — является центром помех.

— Источником?

— Нет. Центром, — Эрефен отвела руку. — Всё здание является источником.

— Машиной, — повторил Гальба.

— Нападения целенаправленны, — заметил Аттик. — Они представляют собой не просто побочные эффекты работы механизма. Если это машина, то кто-то её использует.

— Да, — согласилось Эрефен. Теперь, когда смотреть было не на что, она укрепила барьеры, ускользнув в облегчающую слепоту. Однако она не могла полностью остановить поток энергии — её напор был слишком силён. Голова астропатессы звенела, словно соборный колокол. Если бы этот разговор мог подождать… — Но этот кто-то не здесь.

— Тогда где?

Вопрос Аттика был риторическим, но ответ маячил прямо перед Эрефен. Она не должна была в это верить. Она не могла этого отрицать. Эрефен ждала, думая, пришёл ли Гальба к такому же нежелательному, безумному и неизбежному выводу.

— Не на этом плане бытия, — он пришёл.

— Да.

Воцарилась тяжёлая тишина.

— Я не верю в такой абсурд, — наконец, провозгласил Аттик, выразив свою ярость холодными механическими словами. — Я не могу сражаться с мифами.

— Капитан, — вздохнула Эрефен. — Я не стану пытаться убедить вас в том, существование чего сама бы, честно говоря, предпочла бы счесть ошибкой. Но одно я могу сказать без всяких сомнений — всё здание является источником помех. Если у вас есть вера в мои способности, поверьте и в это.

— Тогда как нам следует положить конец помехам.

— Сжечь его, — сказал Гальба.

Сжечь их.

«Это ведь моя идея, верно?»

Пока они поднимались на поверхность, Гальба задавал себе один и тот же вопрос. Он мучил воина и во время полета к базе на «Несгибаемом». Аттик пока держал свое мнение при себе, возможно, давая Антону время подобрать доводы или отказаться от безумной идеи. Сержант не передумал, он по-прежнему считал, что руины нужно уничтожить. Это было совершенно очевидно: развалины создают помехи, мешающие Эрефрен наблюдать за варпом. Стереть их с лица земли, и проблема исчезнет.

Логично.

Но ведь Антон думал о сожжении до того, как астропатесса объявила о своих выводах. Легионер пытался обосновать свою уверенность, восстановить рациональную цепочку наблюдений и умозаключений, приведших его к такой идее. Именно к этим словам.

Сжечь их.

Безуспешно. Обоснования превратились в оправдания, и Гальба досадливо отбросил их. Антон был честен с самим собой — мысль пришла к нему ночью, а во тьме Пифоса ничему нельзя доверять.

Как оказалось, даже нынешней дилемме. Сержант ещё сильнее утратил уверенность, когда Аттик позвал его для беседы, проходившей в покоях капитана, небольшой модульной комнате, пристроенной к командному центру. Помещение не имело окон и вообще почти никаких отличительных черт — только голые пластальные стены, да стол в центре, на котором лежали звездные таблицы и растущая коллекция карт Пифоса. Капитан не отказывался от намерения отыскать вражеский лагерь и отправлял штурмовые корабли на разведывательные миссии, охватывающие всё большие участки побережья. Итогом становились наброски безбрежных джунглей на пергаменте. Карты были исписаны пометками, по большей части раздраженно перечеркнутыми.

Сидений и вообще мебели, кроме стола, в помещении не оказалось. Закрыв дверь, Аттик снял шлем и положил его на карты, после чего начал мерить комнату медленными, сдержанными шагами. Увидев это, Гальба понял, как Дурун использует свои покои — для бесконечных размышлений.

— Значит, ты бы предпочел, чтобы я сжег руины? — произнес Аттик.

— Я всем сердцем чувствую, что вы должны так поступить, брат-капитан.

Это был самый чистый, наичестнейший ответ, который только мог дать Антон. Он надеялся, что Дурун обратит внимание на выбор слов.

Так и произошло.

— Чувствуешь, верно?

— Да.

— А что ты думаешь по этому поводу?

— Я не уверен.

Остановившись, Аттик оказался лицом к Гальбе, отделенный от сержанта столом. Ощутив на себе холодный, точный, всепроникающий взгляд капитана, Антон почувствовал, что его оценивает интеллект столь же нечеловеческий, как у когитатора. Так же, как левый глаз был единственным видимым отголоском плоти, оставшейся в Дуруне, последней живой эмоцией в разуме капитана оказалась ярость.

— Объяснись, — произнесло чудовище войны.

— Моим первым порывом стало желание сжечь руины. Их уничтожение — неизбежный результат данного действия, но я хочу именно сжечь их. Я должен сделать это, капитан, и не могу думать ни о чем другом, но…

— Но выбор способа уничтожения цели не был результатом логических умозаключений.

— Совершенно верно.

— Это разумная стратегия, — помолчав несколько секунд, задумчиво произнес Аттик. — Наиболее эффективный способ уничтожить данную структуру — использовать огонь в той или иной форме. Сержант, когда тебя обуяло желание сжигать?

— Прошлой ночью.

— Понятно. Ты не приходил к выводу, что руины — источник помех, до того, как об этом сообщила госпожа Эрефрен?

— Нет.

— Что же может быть источником твоего вдохновения?

— Не имею понятия.

— Правда?

В бионическом голосе Аттика почти не осталось интонаций — капитан только менял уровни громкости и решал, растягивать или нет гласные. Этих вариаций хватало, чтобы передать широкую гамму чувств, и Гальба без труда уловил скепсис командира в одном-единственном слове. Впрочем, сержант не отступился.

— Я не знаю об источнике, но точно знаю, что он не связан с варпом. И я не псайкер — как бы мне удалось столько времени скрывать такое от вас и всех моих братьев? Капитан, — взмолился Антон, — разве я когда-либо давал повод усомниться в своей верности?

Голова Аттика наклонилась вправо на долю градуса.

— Такого не было, — признал Дурун, — но порой твое поведение на этой планете с трудом поддавалось объяснению.

— Я озадачен не меньше вашего.

Электронное хмыканье прозвучало уклончиво — не враждебно, но и не милосердно.

— Пойми, сержант: какая бы слабость не одолевала тебя, я озабочен лишь тем, каким образом это отзовется на общем положении дел. Повредишь ли ты миссии, и насколько серьезно? Повредишь ли ты роте, и насколько серьезно?

— Я бы никогда…

Аттик поднял руку, прерывая Гальбу.

— Если ты не понимаешь, что происходит с тобой, если всё случается помимо твоей воли, то твои намерения не имеют значения. Как, соответственно, и твоя верность.

На это Антон ответить не сумел. Логика капитана оказалась безжалостно, и, вместе с тем, неопровержимой.

— Как вы намерены поступить со мной? — спросил Гальба.

— Я не уверен — и я не люблю неопределенностей, брат-сержант, и особенно не терплю их в себе. Но таково наше положение, и, каким бы ни был источник твоих знаний, в руинах ты сумел предупредить нас об атаке червей. Полезное, хоть и необъяснимое деяние.

Дурун постучал пальцем по столу.

— Опиши в точности, что тогда произошло.

— Я почувствовал, как что-то приближается.