Теперь Аттик посмотрел вниз. Он склонился над краем, оценивая движение внизу.

— Стойте на краю, — приказал он. — Держитесь вместе и оставайтесь на виду. Будьте добычей. Дайте им цель. Это не позволит им расползтись.

Железные Руки подошли к нему. Гальба увидел, что капитан был прав. Хотя у червей не было глаз, они всё равно как-то чувствовали присутствие легионеров и собирались вместе, образуя колеблющийся блеклый клин, а не карабкались повсюду.

На Пифосе опускались сумерки. Впрочем, из-за вечного облачного покрова на нём не было восходов солнца, лишь медленная смерть дня, когда тени сгущались, погружая всё во мрак. Во время последнего вздоха света, когда стоявшие на стенах и в построенном поселении факелы уже были зажжены, но ещё не рассекали полную ночь, личинки добрались до поверхности.

— Поприветствуйте их, — приказал Аттик.

Вспышка огнемётов обжигала глаза. Едкая вонь горящих тварей терзала ноздри. Гальбу это не волновало. Это был запах возмездия, очищения. Это было свидетельство, что вся порченая плоть будет изгнана из вселенной согласно требованиям порядка. Даррас и его воины нацелили огнемёты в едином порыве, посылая далеко в клин потоки горящего прометиума. Личинки горели хорошо, некоторые из них раздувались и лопались, когда внутри воспламенялись горючие газы. Корчась и шипя, твари падали, поджигая своих сородичей. Железные Руки выпускали смертоносные потоки короткими очередями, поджигая один за другим участки склона, водя стволами по дуге, принося смерть всем наползающим тварям. Пламя быстро распространялось, уходя далеко за зону поражения огнемётов. Но личинки, гонимые безумным голодом, надвигались. Они рвались навстречу гибели.

— Возможно, стоит запустить ракету «Адской ярости» со штурмового корабля, — предположил Камн.

— Мы уже скоро закончим, — ответил капитан.

И в ответ на его волю пламя разошлось шире, поглощая тварей. Когда опустилась ночь, всю яму охватило кольцо огня.

— Зачищено, — сказал Аттик, повторяя мысли Гальбы. Он отвернулся от умирающих врагов и отошёл от края. — У нас зрители…

Гальбе обернулся и увидел большую толпу собравшихся колонистов. Их глаза сверкали, отражая пламя, мерцавшее на краю разлома.

— Вы понимаете, что вы видите? — спросил их Аттик. Его суровый электронный голос рассёк ночную тишину. — Вы — подданные Империума. Вы — подданные воли Императора. Такова судьба всех, зверей, ксеносов или людей, осмелившихся бросить нам вызов. Трудитесь достойно, сражайтесь упорно. Заслужите нашу защиту. Или же вы заслужите нашу милость.

Последнее слово стало презрительным шёпотом, но Гальба не моргнул. Глядя на толпу смертных, он видел собрание плоти. Чем они отличались в своей слабости от испепелённых насекомых? Какую настоящую пользу в них видел Кхи'дем? Если они не смогут сами защитить поселение, то будут растратой драгоценных ресурсов. И вот смертные стоять здесь, наблюдая за войной со стороны. Видел ли он на их лицах рвение? Да, пожалуй.

— Вы услышали меня!? — потребовал ответа Аттик. Его голос ударил, словно электронный хлыст. Капитан стоял неподвижно, словно разгневанный бог войны, освящённый пламенем призванного им ада.

Люди отшатнулись. Но когда они закричали, что услышали, в их голосах было больше предвкушения и меньше страха, чем ожидал Гальба. Он ощутил, как ширится разрыв между ним и смертной разновидностью человечества. Плоть становилась для него необъяснимой.

Но затем перед его мысленным взором возникло лицо Каншелла. Он видел непоколебимую верность серва и его смертельный ужас. Презрение угасло, а жалость выросла, даже при виде стоящего перед ними стада. Разрываемый между ненавистью к плоти и необходимостью её защитить, Антон заметил, что капитан смотрит прямо на него.

— Будут ли другие? — обратился к нему Аттик. Его голос был тихим, явно предназначенным только для ушей Гальбы, холодным.

— Другие?

— Будут ли в ближайшее время другие нападения?

— Брат-капитан, я не знаю.

— Внизу ты знал.

— Да, — признал Гальба. — Но не знал, почему.

— Слушай меня внимательно, брат-сержант, — склонился к нему Аттик. — Уведомляй меня немедленно о любой полученной информации.

— Конечно, но я…

— Однако запомни вот что. Каким бы ни было состояние Империума, наш легион останется верным повелениям Императора. Я не потерплю нарушений Никейского Эдикта. Я не потерплю колдовства в наших рядах. Это понятно?

— Я не псайкер, капитан. Я…

— Это понятно?

— Да, мой господин, — Гальба услышал голос воина-машины и понял его. Он задумался, какие ещё голоса услышит вновь, и чего ему это будет стоить.

— Яркая речь, — заметил Кхи’дем.

— Возможно, ещё и показательная, — кивнул Птеро.

Легионеры стояли возле частокола, наблюдая, как толпа расходится после тирады Аттика.

— Он не любит смертных, — признал Саламандр, — здесь нет ничего нового. Но теперь ты считаешь, что эта неприязнь переходит в нечто более опасное?

— Нет, — чуть помолчав, ответил Гвардеец Ворона. — Пока нет, а ты?

— И я — нет.

Кхи’дем мысленно говорил себе, что это не наивный оптимизм — легионер знал, какие последствия могут ожидать тех, кто закрывает глаза на признаки опасности. Также он понимал, что, случись худшее, уцелевшие Саламандры и сыны Коракса немногое смогут поделать. У ноктюрнца осталось четверо боевых братьев, в отряде Птеро — на одного больше.

— Аттик недвусмысленно требовал верности Императору, — продолжил Кхи’дем. — А я слышал в его словах презрение и видел лидера, явно настроенного править подданными с помощью страха. Но капитан не делает ничего преступного, и, хоть мне не нравятся его методы, в целях я не могу найти изъяна.

Саламандр криво улыбнулся Ворону.

— Пожалуйста, скажи мне, что это был голос разума, а не надежды.

Птеро смеялся очень сухо и недолго.

— А как ты можешь знать, что мои слова поддержки основаны на чем-то более веском?

— Тогда нам остается то же, что и всегда — верить в нашего брата.

— «Верить», — пробормотал Гвардеец Ворона. — Император приучил нас относиться к этому слову с подозрением. Может, если бы мы строже следовали Его повелениям, Империум не докатился бы до такого.

— Он сокрушил веру в ложных богов, — мягко поправил Кхи’дем, — а не в близких нам людей или в мечту об Империуме. Император верил в своих детей.

— И вот как мы отплатили за это, — в словах Птеро не было цинизма, только невероятная горечь.

— Мы ещё покажем себя достойными — должны показать.

— Согласен, — отозвался Гвардеец Ворона, и с минуту легионеры молча смотрели на угасающее пламя.

Затем Кхи’дем откашлялся.

— Я сожалею о твоем погибшем брате.

— Спасибо. Жизнь на этой планете… — Птеро покачал головой. — Её абсолютная враждебность уже, казалось бы, никого не может удивить, но всё равно находит способы. В этом нет никакого смысла, и я повторю, что подобное неестественно.

— Если жизнь выведена искусственно, то идея Аттика о том, что против нас тайно действует враг, становится более весомой.

— В этом-то я уверен.

Следующие слова Саламандр подбирал с осторожностью.

— Значит, у тебя есть доказательства, которые большинство из нас не сможет воспринять?

— Да, брат, — улыбнулся Гвардеец Ворона. — Когда-то я был одним из библиариев легиона, но никогда не нарушал Никейский эдикт.

— Не сомневаюсь.

— Я не хочу скрывать свою сущность, в конце концов, после Никеи это уже не имеет значения. Просто мне кажется… разумным… не голосить о ней перед Аттиком.

— Мутации не очень хорошо вписываются в его правильную, регламентированную вселенную, — согласился Кхи’дем. — Уверен, что капитан считает их огромным недостатком.

— Плоть нестабильна, а значит — слаба.

— Браво, восхищен твоей мудростью. Но всё же, расскажи о схватке с теми насекомыми…

— Не думаю, что это была спланированная атака. Просто ещё один пример общей враждебности Пифоса, — ответил Птеро.