— Мы вступили в новую стадию войны, — начал он. — Требуется предпринять решительный шаг, который сделает территорию плато небезопасной. Вас эвакуируют обратно на базу легиона и в её окрестности, до тех пор, пока мы не найдем более подходящего места. На этом всё.

Аттик уже собирался слезть с танка, но тут к нему подошел верховный жрец. Мужчина остановился прямо под орудием «Поборника», направленным на его паству.

— Это место — самое подходящее, — заявил жрец.

— Больше нет.

— Простите, если разгневаю вас, капитан, но мы не согласны. Мы должны остаться здесь.

Глядя на неподвижного Дуруна, Гальба думал, не снесет ли тот голову с плеч смертного за такую наглость. Оказалось, что нет.

— Решение зависит не от вас, — ответил Аттик, — и оно уже принято. Перевозка начинается сейчас.

— Нет.

Казалось, что последующее молчание заглушило шум двигателей.

— Каким образом вы собираетесь противостоять нам? — спросил капитан.

— Очень просто — никуда не пойдем.

Наклонившись с танка, Дурун сгреб жреца за складки бронеплаща и поднял перед собой на вытянутой руке. Смертный висел, не вырываясь и спокойно опустив ноги. Подобное самообладание впечатлило даже Гальбу, испытывавшего в тот момент приток отвращения к непокорной плоти.

— Всё ещё не готов покориться? — спросил Аттик.

— Нет.

— Как видишь, я могу перемещать людей по своей воле. Вы уйдете отсюда.

— Нет, — жрец говорил с трудом, но всё так же горделиво. — Сначала вам придется убить нас.

— Вы погибнете, если останетесь здесь.

— Думаю, что нет.

— Ты не знаешь, что произойдет завтра. Ты просто глупец.

— Думаю, что нет.

— Значит, вот как? — хмыкнул капитан. — Что же, нет так нет.

Аттик бросил жреца, и тот грузно рухнул наземь, но сразу же поднялся одним плавным движением. Выпрямившись во весь рост, смертный всё равно казался лилипутом рядом с махиной «Мотора ярости» и мрачным великаном на корпусе танка.

— Вы хотите, чтобы ушли мы — так и будет, — провозгласил капитан. — Вы не хотите нашей помощи — так не получите её. Вы хотите остаться? Ну. Так. Оставайтесь.

Последние три слова капитан произнес медленно, раздельно и грозно, словно ударяя в поминальный колокол.

— Конечно, вы всегда можете изменить свое мнение. Если пожелаете бежать в джунгли и отдать себя в гостеприимные лапы ящеров, не стесняйтесь — мы не станем вас останавливать. Мы не будем вмешиваться. Мы не станем помогать. Нас вообще здесь не окажется. Но, впрочем, мы ещё напомним о себе: этим утром плато перестанет существовать. Ярость Железных Рук выжжет его из памяти людей.

Отголоски приговора Аттика эхом разнеслись по деревне. Из толпы не слышалось и шёпота, жрец остался на прежнем месте, соперничая в неподвижности с капитаном.

— Легионеры, — произнес Дурун, — нам здесь нечего больше делать.

Исход из поселения начался. Наблюдая, как сервы забираются в транспортники, Антон заметил Каншелла, который выглядел намного хуже, чем несколькими минутами раньше. Тогда серв казался напуганным, потрясенным и отчаянным, а сейчас — просто больным и сломленным. Йерун посерел лицом и осунулся от ужаса, и многие другие слуги выглядели точно так же. Сервы страшились не предстоящей ночи и кошмарных созданий, что явятся за кем-то из них, а той угрозы, что нависла над их новыми друзьями.

Гальба ощутил искру сочувствия и тут же затушил её. Как получилось, что сержант стал отщепенцем в роте? Если Антон не был псайкером, в чем тогда крылась слабость, за которую его невзлюбили? Ответ несложно было угадать: плоть. Гальба недостаточно избавился от неё, и эта слабость открыла врагу путь в разум воина. Но теперь Антон вернул себе расположение Аттика и не собирался предавать доверие командира, не мог позволить сантиментам помешать воплощению принятого плана. Сервам недоставало дисциплины, чтобы видеть мир глазами Железных Рук, и космодесантники — как теперь понял Гальба — должны были вести себя более бдительно и тщательнее искоренять «сказочное» мышление, охватившее столь многих слуг легиона.

Он не должен был терять бдительность. Он не должен был так расслабляться.

Быть таким человечным.

Сжечь их.

Отвернувшись от потрясенных людей, Антон направился к «Несгибаемому», где ждал Аттик. По правде говоря, Гальба не представлял, что капитан ответит на упрямство колонистов с такой… бесповоротностью. Сержант ещё мог позволить себе удивление, но потрясение уже стало бы излишним.

«Принятому решению нет альтернативы», — сказал себе Антон, пытаясь не поддаваться растущему ужасу.

Кхи'дем даже не пытался сдержать свой ужас.

Он ворвался в командный центр прямо перед рассветом. Аттик запретил туда входить всем, кроме своих офицеров, пока до удара не осталось лишь несколько минут. К тому времени «Веритас Феррум» вышел на позицию. Рулевой Эутропий был на связи и ожидал лишь приказа обрушить свой гнев. Гальба оставался рядом во время всех приготовлений. Ему нечего было бы сказать Аттику, чтобы переубедить его. Он знал, что должен заставить капитана изменить решение. Он был убеждён, что не должен этого делать.

Он не мог думать. Внутри командного центра он не мог слышать крики и стоны сервов, страдающих от прикосновения теней. Вероятно, он не услышал бы их, даже если бы стоял в центре общежития. В его голове гудело бесконечное желание сжечь, сжечь, сжечь, сжечь! Размеренный стук этого желания бился в разуме, словно стук сердец. Антону удавалось сохранять внимание на какое-то время. Он даже смог пробиться сквозь навязчивые мысли, когда с ним заговорил капитан. Гальба смог выслушать его и ответить. Но через мгновения он не смог вспомнить, что ему говорили или что он слышал. Было лишь одно желание. Если бы у него был выбор, то он предложил бы нанести удар прямо сейчас.

Час скорбного серого рассвета Пифоса приближался. Гальба был этому рад. Желание слабело, превращаясь в мрачное предвкушение. Вскоре Железные Руки будут действовать. Вскоре больше не будет развалин, а машина будет уничтожена. Скоро буря в его черепе прекратится.

Скоро, скоро, скоро…

И всё-таки он обрадовался, увидев пришедшего Кхи'дема, чьё лицо дрожало от ярости, а намерения были очевидными. Возражения сына Вулкана были такими же необходимыми, как и удар. Губы Гальбы скривились, когда он всем своим телом ощутил противоречие. Антон вновь винил свою плоть за пришедший парадокс. Он проклинал её. Он хотел, чтобы плоти не стало.

Скоро.

— Это убийство, — сказал Кхи'дем.

— Отнюдь, — возразил Аттик, спокойный и безразличный к гневу Саламандры. В его голосе не было ни злобы, ни жалости. — Мы предложили им безопасность, но они отказались. Мы не запирали никого в зоне удара. Они могут уйти, когда захотят. У них ещё есть для этого несколько минут.

— Ты намереваешься сознательно истребить гражданское население, не являющееся врагом. Это неправильно. Чем ты тогда будешь лучше Пожирателей Миров или Повелителей Ночи?

Гальба напрягся от оскорбления. Аттик не отреагировал на него никак.

— Абсурд, — вот и всё, что он сказал. Похоже, что он разобрался в Кхи'деме. Целую жизнь назад, над Исствааном V, всё было иначе. Саламандр убедил Аттика подобрать бегущие «Громовые ястребы», воззвав к чему-то в капитане, что не было частью холодной логики войны. Он пытался сделать это вновь, но наткнулся на глухую стену. Кхи'дем обращался к чему-то в Аттике, чего уже больше не было в нём.

Капитан склонился над гололитическим столом. Изображение «Веритас Феррум» зависло прямо над координатами этого поселения. Кинжал был готов обрушиться прямо в сердце вражеских замыслов.

— Брат Эутропий, — вызвал Аттик.

— Что прикажете? — голос рулевого трещал от помех, но связь между поверхностью и кораблями была яснее, чем было за многие дни. Даже истечение варпа в реальное пространство вокруг Пифоса не могло остановить грядущий удар.