TERRA FIGULA[6]

Внизу смерть, наверху неизвестность. Выбор один. Секундная невнимательность, всего один неосторожный шаг — и он погибнет, разобьется на острых как ножи камнях внизу. Его пальцы, цеплявшиеся за мельчайшие выступы в скале, кровоточили. Мышцы ног дрожали, словно натянутые струны, мускулы рук горели от перенапряжения, однако он не помнил, когда успел так устать.

Как он здесь оказался?

Ответа на этот вопрос он не знал. Он вообще мало что знал — лишь то, что неровная поверхность скалы была мокрой и уходила куда-то вверх, пропадая из вида за пеленой дождя. А что там, наверху утеса? Ответа опять не будет, но дно пропасти он видел достаточно ясно.

Правую руку свело судорогой, и он осторожно, палец за пальцем, ослабил хватку, чтобы боль в суставах утихла. Длинные черные волосы падали на глаза, и он встряхнул головой. Это движение чуть не сбросило его вниз, так что пришлось вцепиться в скалу еще сильнее. Он выплюнул дождевую воду и посмотрел вверх, где клубились серые облака, сочившиеся моросью. Сколько еще до вершины? Что проще — подниматься или спуститься на дно, которое, хоть и на большом расстоянии, могло оказаться все-таки ближе?

Узнать это было невозможно, но скоро ему придется что-то решать. Неверное решение лучше, чем никакого, и он понял, что есть только два варианта: отступить к уже известной участи — или подняться к неведомому будущему. У него не было воспоминаний, но он знал, что отступать не в его характере. Если уж что-то решил, надо следовать принятому плану, чем бы это ни обернулось. Он не мог сказать, откуда в нем взялась эта уверенность, но как только выбор был сделан, он понял, что не ошибся. Поднял правую руку, скользнул ладонью по скале в поисках опоры и, обнаружив ее, крепко ухватился. Аккуратно разжал пальцы левой руки и дотянулся до узкого каменного выступа. Надежно держась руками, поднял босую ногу (ступня распорота — поранил где-то по пути сюда?) и поставил ее в устойчивую позицию. Оттолкнулся, подтянулся и почувствовал пьянящую радость победы от того, что преодолел даже такое малое расстояние.

Он продолжал подъем мучительно медленно, но упорно. Каждое движение несло в себе боль и риск, но он действовал с непреклонной решимостью, запретив себе думать о неудаче. Усилившийся дождь терзал тело ледяными иголками, как будто вознамерился сбросить его со скалы. И дождь, и усталость, и боль — все было против него, но он только сильнее цеплялся за скалу стихиям наперекор. Перехват за перехватом, шаг за шагом, все выше и выше. Каждый миг этого подъема был рождением заново, каждый новый вдох — откровением. Камни внизу удалялись, но облака наверху, казалось, поднимались вместе с ним, обнажая следующую часть утеса, но не его вершину.

Как знать, может быть, никакой вершины и нет. Может быть, он будет карабкаться, пока не кончатся силы, а потом сорвется навстречу смерти. Эта мысль не вызвала в нем особой тревоги, ведь погибнуть, исчерпав все силы, лучше, чем погибнуть, так и не узнав предела собственной выносливости. Приободрившись, он полез быстрее: теперь гора стала его врагом, препятствием, которое надо преодолеть. Конкретный образ врага придал ему сил, до предела обострив желание победить.

Теперь и вверху, и внизу он видел только каменный откос, эту неумолимую черную стену, которая хотела, чтобы он сдался и умер. Он стиснул зубы, а потом со злостью плюнул в скалу перед собой. Кровь ручейками струилась по рукам из глубоких, до кости, порезов на ладонях, оставшихся от острых выступов, на которые он переносил весь свой вес. Но боль — ничто по сравнению с мыслью, что эта скала окажется сильнее его.

Он не знал, почему вероятность поражения казалась ему столь мучительной, если самой смерти он не боялся. Чего вообще может бояться человек, у которого нет ни памяти, ни будущего? За этой мыслью пришла другая: посмотрев на свои тонкие руки, прикинув в уме собственный рост, он понял, что еще подросток. У него было тело юноши; крепко сложенное, мускулистое, но все-таки не тело взрослого мужчины. Может быть, этот подъем — часть какого-то мальчишеского спора или обряда инициации? Проверка его мужества, ритуал взросления? На границе сознания вспыхнул неясный образ: кто-то огромный и грозный вкладывает в него железную волю и готовит невозможные испытания, зная, что он их выдержит.

Воспоминание померкло, сменяясь новым смутным ощущением. Он здесь не один. Некто — нечто? — следит за ним. Смехотворная мысль, потому что где найти еще одного такого дурака, который полезет по отвесной скале в дождь? Но возникшее чувство не исчезало.

Он нашел подходящий выступ, на котором мог отдохнуть, не разодрав снова израненные ноги, и осторожно развернулся так, чтобы встать спиной к откосу. Спустился туман, и влажная непроницаемая завеса скрыла все вокруг, обнажив, однако, кусочек неба. Он увидел звезды. Прекрасный черный холст, на нем россыпь ярких точек — брызги света от невероятно далеких солнц. Он знал, что такое звезды, знал химические законы их жизненных циклов, но источник этого знания оставался такой же тайной, как и путь, который привел его на эту скалу. Созвездия и потоки светящихся частиц вращались у него над головой, словно огромный сияющий диск.

Но что-то еще было в центре этого диска, оно было там всегда и не отрываясь наблюдало за юношей. Он смутно чувствовал, что это взгляд не благожелательного покровителя, но охотника, который следит за добычей.

Это нечто напоминало океанский водоворот, перенесшийся с земли на небеса, где теперь он вращался вихрем тошнотворных оттенков, изрыгая гнилую пену материи и света. Целая область космоса поглощала время, а потом выплевывала изуродованными кусками; вихрь казался юноше глазом какого-то огромного чудовища, родившегося недавно, но которому суждено пережить сами звезды.

Это зрелище вызвало в юноше тошноту и головокружение, и он зажмурился, чувствуя, что теряет равновесие. Ноги его задрожали, тело словно перестало слушаться и наклонилось вперед, так что спина больше не прижималась к скале. Впереди был безбрежный провал в ничто, и юноша ошеломленно понял, как узок этот каменный выступ на котором он стоит, и как далеко до земли.

Его рука шарила по поверхности скалы, но не находила опоры. Тело наклонилось еще дальше в пропасть, голос разума кричал, призывая сопротивляться этой слабости. Нащупав тонкую трещину в камне, он с силой вогнал в нее пальцы — и в тот же миг рухнул в пустоту. Руку, которая удерживала его от окончательного падения, пронзила боль. Чувствуя, что хват соскальзывает, обдирая краями трещины кожу с кисти, он сжал пальцы в кулак и стиснул зубы, стараясь побороть подступающую волну паники. И снова силы ему для этого дал гнев. Кто-то бросил его на этом утесе, обрекая тем самым на верную смерть. Он мог сказать это с абсолютной, но в то же время необъяснимой уверенностью. Зачем кому-то приговаривать к такой смерти подростка, который к тому же ничего не помнит? Какой в этом смысл? Неоправданная жестокость такого крещения огнем вызвала в нем злость, а злость в свою очередь породила ледяное спокойствие. Он глубоко вдохнул и постарался не думать о боли в израненной руке.

А потом из тумана вынырнул какой-то предмет — веревка, которую спускали по отвесной стене утеса.

— Хватайся, парень, — сказал голос сверху. — Давай же.

Туман рассеялся, и он увидел вершину: густо заросшая дроком и жестким папоротником, она была в каких-то пятидесяти метрах от него. На фоне ночного неба выделялась группа мужчин в бело-золотых доспехах. Двое из них держали веревку; третий, в шлеме с красным гребнем, окликнул его еще раз: