Возможности исполнить предначертанное.

Вместе с воинами своего отделения сержант направлялся к ложе, ведомый встревоженным Каншеллом.

— Уверенность, с которой эти люди говорили о своем выживании, была обоснованной, — заметил шедший рядом Кхи’дем.

— Точно, — отозвался Гальба. — Похоже, на Пифосе только они ничему не удивляются.

— Верно.

— Тебя радует то, как обернулись наши добрые дела? — вдруг разозлился Антон, которого все ещё изводили мысли о том, как ловко им манипулировали. Облегчением стало лишь то, что Аттик не потерял веру в сержанта — возможно, потому, что врагу удалось заставить их совершить ужасную ошибку, замаскировав её под логичное решение. И всё же, Гальба жаждал отмщения. Быстрое согласие капитана на предложение Антона могло означать, что Дурун хотел таким образом испытать его.

«Или же, — подумал сержант, — он посылает прокаженного разбираться с прокаженными».

Гальбе хотелось сорваться на ком-нибудь. Он проклинал плоть колонистов, выстоявшую перед немыслимым ударом, так что само её существование теперь вызывало подозрения. Антон проклинал свое прежнее милосердие к этим смертным, жалость, которую воплощали Кхи’дем и прочие Саламандры. Сейчас сержант, как и все остальные, нуждался во враге, которого можно убить.

Если неприятелем окажутся эти счастливчики-дикари, пусть будет так.

— Не знаю, рад ли я, — ответил Кхи’дем. — Я удовлетворен, что мы поступили правильно.

— Даже если нас обвели вокруг пальца?

— Мы действовали, исходя из того, что знали тогда. Бросив этих людей на погибель, мы поступили бы бесчестно, утратили бы достоинство. В этой войне на кону стоит нечто большее, чем обычная победа силой оружия.

— Смешно, — фыркнул Гальба. Легионеры уже подходили к холму.

— Правда? Ты сделаешь всё, чтобы победить предателей?

— Да.

— И неважно, насколько ты унизишься при этом? Как сильно отдалишься от прежнего себя? На «Каллидоре» мы с тобой видели одни и те же вещи. Готов ли ты превратиться в мерзость, подобную Детям Императора?

Антон промолчал, ему нечем было ответить Саламандру. Нет, Железные Руки никогда не пойдут по пути Третьего легиона; и да, ничто не должно препятствовать ведению войны любыми возможными способами.

Кхи’дем ещё не закончил.

— Эта война ведется в нас самих. Если мы откажемся от прежних идеалов, то, даже если победим в битвах, что тогда останется от мечты Императора? Поймем ли мы, что сотворили с Империумом?

У основания холма Гальба остановился, отыскав ответ, единственный выход из тупика.

— Мы примем благословение машины, — произнес он, вынужденно повысив голос — из ложи доносились песнопения, почти оглушающие в своей воодушевленности.

— Не понимаю.

— Дети Императора — рабы своих страстей. Мы изгоним желания из наших разумов, наши решения не будут основаны на эмоциях. Железные Руки объединят тотальную рациональность с тотальной войной.

Ноктюрнец выглядел скорее опечаленным, чем шокированным.

— Ты подтверждаешь худшие из моих опасений. Когда мы встретились, в тебе не было такого отторжения человечности, как у капитана.

— Я понял, что ошибался, — ответил Антон, надевая шлем.

Невральные разъемы подключились к коре головного мозга, ещё более отдаляя легионера от плоти, наделяя его улучшенным зрениям и чувствами из царства машин. Гальба посмотрел на вход в ложу и церемонию, идущую за дверью.

«Божественное? — подумал он. — Если бы вы могли взглянуть на мир так, как я сейчас, то узнали бы нечто новое о божественном».

Антону представилось, что адепты Марса были связаны с чем-то намного более совершенным, чем любая иллюзия, которой поклонялись колонисты.

«Иллюзия ли?»

Нечто простучало, словно кости, побеспокоенные далеким ветром, и попыталось сунуть нос в мысли Гальбы. Стряхнув его, сержант повернулся к издергавшемуся Каншеллу.

— Ты нервничаешь, Йерун, — произнес Антон. — Не надо, ты не сделал ничего плохого, и мы защитим тебя.

Серв открыл рот, словно собираясь в чем-то поправить сержанта, но промолчал.

— Колонисты хотели, чтобы ты присоединился к их богослужению, — продолжил Гальба. — Они откроют тебе больше, чем нам. Иди и поговори с ними, а мы будем слушать и действовать по обстоятельствам.

— Да, господин сержант, — сглотнул Каншелл и поднялся ко входу в ложу.

— Возможно ли, что эти люди не виноваты ни в чем, кроме ложной веры? — спросил Кхи’дем. — И никак не связаны с тем, что случилось сегодня?

— Они знали, — ответил Антон.

Этого было достаточно, чтобы обвинить колонистов.

Йерун скрылся внутри, словно увлеченный вглубь толпы могучим потоком. Благодаря уху Лимана, Гальба улавливал голос серва сквозь громогласное пение — тот пытался с кем-то поговорить, но вопросы всё время обрывали. Антон прикинул, что Каншелл продвигается к центру ложи.

Песнопение смолкло, и в тишине прозвучал шепот серва.

— Что происходит?

— Явление истины, а что же еще? — ответил женский голос. — Откровение.

— Это моя книга, — сказал Каншелл. — Зачем вы её забрали?

— Ради истины, — рефреном отозвался кто-то.

— Истины, — шепчущим эхом повторила паства.

— Ты ведь этого хотел, верно? — спросила женщина.

— Я уже знаю истину, — возразил Йерун.

— Знаешь, не понимая, — вмешался кто-то ещё, с более низким и грубым голосом. Гальба опознал верховного жреца. — Ты плавал на поверхности, а теперь нырнешь. Как и все вы.

— Все, — повторила женщина.

— Все, — прошептал хор.

— Пригласи их войти, — скомандовал жрец. — Истина принадлежит всем. Тогда вы сможете истинно поклониться божественному вместе с нами.

— Я не могу пригласить «их», — возразил Каншелл.

— О, думаю, что можешь.

Наступившее молчание нарушили звуки борьбы.

В три шага Антон оказался у входа в ложу, и, сопровождаемый своим отделением, вошел внутрь. По пути сержант расталкивал плечами колонистов, раскидывая их по сторонам, и остановился, немного не дойдя до центра. Там, лицом к Гальбе, стоял жрец в капюшоне, а чуть дальше его помощница, Ске Врис, выкручивала Каншеллу руки за спину. Антон быстро заморгал, пытаясь прояснить замутненный взгляд — ядовитая пляска света в ложе расшатывала само основание реальности. На полу, в центре сияющей паутины, лежала потрепанная книга.

— Выпусти его, — приказал Гальба, почти разочарованный тем, как просто и обыденно раскрылось вероломство колонистов.

— Разумеется, — ответил жрец, и Ске Врис отпустила серва, который отшатнулся в сторону.

Увидев это, Антон нахмурился. Да, верховный жрец держал что-то вроде церемониального кинжала, но острием в пол, а на Каншелла никто не направлял оружие. Его просто схватили, но ничего более.

— Наконец-то вы пришли, — произнес вождь поселенцев.

— Не для поклонения, — огрызнулся Гальба.

Жрец наклонил голову, и Антон почувствовал, что он улыбается под капюшоном.

— Возможно, нет. Но вы определенно станете свидетелями.

Послушница отошла прочь, оставив своего господина одного. Тот шагнул к центру комнаты, а Ске Врис скользнула к Йеруну и положила руку ему на плечо, словно успокаивая. Теперь сержант понял, что колонисты не собирались причинять вред серву — они хотели, чтобы Каншелл принял их веру. Они хотели, чтобы в ложу вошли космодесантники.

Гальба поднял болтер и услышал лязг оружия боевых братьев, вставших наизготовку. Оглядев ложу, сержант понял, что из поселенцев вооружен только жрец, но он не представлял угрозы. Несмотря на это, Антон чувствовал предбоевое напряжение — опасность существовала, хотя легионер и не мог её распознать.

— Перекрыть помещение, — воксировал он, продолжая держать болтер наведенным на жреца.

— Держу выход, — доложил Кхи’дем.

— Что-то не так?

— Пока тихо. Около ворот по-прежнему стоит большая толпа.

Обращаясь к жрецу, Гальба спросил:

— Свидетелями чего мы станем?

— Мы уже сказали вам. Истины. Откровения.

Подняв руки, верховный жрец откинул капюшон, и прочие служители культа, разбросанные среди паствы, последовали его примеру.