На следующий день Публий собрал на трибунале солдат и с возвышения претория обратился к ним с речью. Он говорил о вероломстве илитургийцев, напомнил зловещую «Долину Костей», где пали соотечественники, оказавшиеся в безнадежном положении именно в результате измены испанцев, дал словесную картину подлого избиения солдат, которые укрылись в Илитургисе, доверившись его званию союзника римского народа. Затем он обратил внимание воинов на тот факт, что сами варвары, даже будучи далекими от цивилизации и знания законов нравственности, запершись в своих укреплениях, тем самым сознались в совершенном злодеянии, поскольку предательство, в понимании всех народов, и самых передовых, и наиболее темных, является гнуснейшим преступлением, ибо это преступление против глубинных основ человеческих взаимоотношений.

«Сегодня мы должны показать варварам, — говорил Сципион, — что никому недопустимо глумиться над римским гражданином, сколь бы в какой-то момент он ни был унижен судьбою. Наш долг — наказать преступников, но в первую очередь мы призваны покарать само Преступление! Мы обязаны поступить с Илитургисом, как с зараженным органом, лишь ампутировав который, можно излечить все тело, весь организм, всю Испанию! Я объявляю этот презренный город, где сосредоточилась гниль самых низких человеческих помыслов, вашей добычей! Государству нет дела до имущества предателей, все, что вы найдете за этими стенами — ваше, если только вы не брезгливы!»

Закончив говорить, Сципион еще некоторое время стоял перед затихшими солдатами, обводя их лица тяжелым, грозным взглядом, будто продолжая речь глазами, выражающими то, что бессильны передать слова. Потом он вошел в свой шатер и через мгновение показался обратно, неся в поднятой руке распростертый на жезле пурпурный плащ, являющийся сигналом к бою.

Быстро были произведены приготовления к битве, и римляне пошли на город одновременно с двух сторон. Половиной войска командовал Лелий, другою — сам Сципион. Особых штурмовых приспособлений ввиду недостатка времени заготовлено не было, а потому тактика оказалась простейшей: следовало растянуть оборону противника широким фронтом, по лестницам взобраться на стену и сбросить с нее защитников. Соотношение сил, с учетом превосходства квалификации римских солдат над воинскими качествами испанцев, вполне оправдывало такой замысел. Однако первый приступ был отбит. Сципион и Лелий, перегруппировав подразделения, послали вперед свежие манипулы. Но и повторная атака провалилась. Волна легионеров снова откатилась назад, оставляя по пути беспомощных раненых и тела погибших.

Римляне не учли той особой, отчаянной воинственности иберов, которую придавало им сознание обреченности. Понимая, что пощады им быть не может и что только борьба дает какой-то шанс выжить или хотя бы умереть достойно, илитургийцы всем населением вышли на стены и дрались с остервенением, подобным яростной агонии дикого зверя. Старики, дети и женщины подтаскивали воинам камни, подавали стрелы и дротики, топили смолу и восстанавливали поврежденные участки укреплений. А те, кто был способен владеть оружием, перед уходом в иной мир стремились запечатлеть себя в глазах жен и детей настоящими мужами и за счет бесстрашия и концентрации воли возвысились даже над римлянами.

Когда и третья попытка прорваться в город не удалась, Сципион, бывший с самого утра мрачным под стать совершающемуся деянию, преисполнился гнева и крикнул, что его победоносное войско подменили, и сегодня он видит облаченными в римские доспехи сыновей рабов, а потому он сам, оставшись здесь единственным римлянином, в одиночку взойдет на стену. Тотчас по требованию полководца перед ним понесли лестницу, и он бросился на вражеский бастион. Его серебряные панцирь и шлем блистали на солнце, указывая всем варварам, кто их обладатель. Испанцы пришли в дикий восторг, мечтая отомстить римлянам за свою предстоящую смерть убийством прославленного полководца, и, забыв про остальных римлян, всю стрельбу сосредоточили на одной, но зато самой яркой цели. Трое человек, несшие лестницу, мгновенно оказались приколоты стрелами к земле, но Сципион, физические силы которого утроились за счет душевных, схватил упавшую лестницу и потащил ее дальше. Несколько стрел застряли в его панцире и запутались в плаще, но он все же приставил лестницу к стене и ступил на первую перекладину. Тут его подхватили догнавшие солдаты и укрыли щитами. В едином порыве пунцовые от стыда и ненависти к врагу, опозорившему их перед императором, римляне ворвались на стену и опрокинули неприятеля. Не желая отставать, солдаты Лелия на своем участке также пошли на решительный штурм и достигли успеха. Лавина легионеров хлынула по улицам, сметая все живое на своем пути.

Пользуясь замешательством испанцев, нумидийцы, прильнув телами к скале и распластавшись по отвесной стене, как распятые, совершали восхождение на тыловую часть цитадели. Малейшая выемка или расщелина в камне служила им ступенькой, там же, где отсутствовали даже таковые, они вбивали в утес железные костыли и поднимались, цепляясь за них и подтягивая друг друга. Горожане были поглощены видимой бедой, потому пропустили новую. Африканцы беспрепятственно пробрались в крепость и открыли ворота римлянам. Прежде чем иберы сообразили, что пора использовать последний оплот в борьбе — цитадель, их акрополь уже пал.

Победители бушевали в поверженном городе подобно слепому урагану, сокрушающему подряд все вокруг. Никто не интересовался добычей, все жаждали только разрушения. Людей убивали, не различая воинов и мирных жителей, мужчин и женщин, все материальное громили, дома поджигали.

Сципион стоял на башне и отсутствующим взором скользил по распростертым внизу городским кварталам, на глазах превращающимся в руины. Левой рукой он механически выдергивал стрелы из своего панциря. К нему пробрался, спотыкаясь о трупы, Гай Лелий.

Лелий по природе был человеком мягким, но в то же время расчетливым, причем разум господствовал над чувствами. Эмоции могли проявляться только в отсутствии ограничений, налагаемых рассудком. В данной ситуации в нем происходила борьба противоречивых стихий.

Публий угадал состояние друга и, желая помочь ему одолеть сомнения, в ответ на его невысказанный вопрос сказал:

— Да, Лелий, сейчас происходит то, чему надлежало свершиться. Уничтожив здесь несколько тысяч испанцев, мы сотни тысяч их удержим от измены и тем самым сохраним сотни тысяч людских жизней. Да, Гай, мы гуманны, насколько только может быть гуманна война и политика… А теперь уйдем отсюда и вернемся в лагерь, мы достаточно вытерпели сегодня.

Они спустились по каменной лестнице в пределы города и потом вышли из него через ворота.

После недолгого молчания Лелий спросил:

— Что это были за стрелы? Ты не ранен?

— Нет. Я ощущаю только жжение, но не боль, значит, есть царапины, а не раны. Вот так, воевал, воевал, а дома гражданам и шрам настоящий показать не смогу, — грустно пошутил Публий. — Кстати, ты-то сам здоров?

— Все нормально, только в голове несколько мутится от этих зрелищ и женских криков.

На следующий день римляне покинули дымящиеся и стонущие голосами раненых развалины Илитургиса и двинулись на Кастулон. Войско имело угрюмый вид. Поверженный противник не принадлежал к числу тех, победа над которыми приносит воинам славу и удовлетворение, тем более, победа такого рода, какая была одержана накануне. Впрочем, солдаты не чувствовали раскаяния в происшедшем, они верили в законность своих действий, но, излив в приступе злобы внутреннюю энергию, теперь ощущали душевную усталость и опустошенность.

Сципион ехал верхом на походном коне сразу вслед за авангардом. Вид его соответствовал настроению войска, сейчас он не считал необходимым скрывать свою суровость и искусственно поднимать дух солдат. Лелий лавировал вокруг проконсула, выразительно поглядывал на него и горячил коня, чтобы обратить на себя внимание. Но Сципион, казалось, не замечал ничего вокруг. Наконец Лелий решился заговорить и высказал какое-то замечание по поводу испанского климата. Не отвечая на его фразу, Публий произнес: