— Конечно, Корнелий, ты говоришь убедительно, — со вздохом промолвил Газдрубал, — Ганнибаал первым сделал шаг к войне, но лишь для того, чтобы отвратить угрозу. Если бы он вас не опередил, вы вступили бы в Африку.

— Еще раз повторяю, что при желании мы могли бы это сделать во время вашей войны с ливийцами. И, вообще, Газдрубал, подумай, чего могут стоить твои «если», когда существуют факты.

— Но ведь вы направили войска не только в Испанию, но и в Сицилию, где не было Ганнибала, но откуда можно было бы переправиться в Африку!

— Перед угрозой войны мы поставили легионы у границ своих владений. Что может быть естественней!

Между тем Сифакс, давно определивший свою позицию по предмету спора, утомился от обилия информации и заскучал. Увидев это, Публий сказал:

— Газдрубал, по-моему, мы с тобою излишне увлеклись деталями наших взаимоотношений, представляющими интерес только для нас. Поэтому попытаемся теперь взглянуть на проблему с иной стороны. Ответь мне, Газдрубал, кто опаснее для мирных народов: полчища наемников или гражданское ополчение? Кто более склонен к захвату чужого: толпа варваров, промышляющих разбоем, или городское население, отрываемое войною от своих семей? От кого ждать справедливости: от тех, кто всю жизнь провел в лагерях, чья профессия — война, или от крестьян, занятых обработкой земли и берущихся за оружие лишь в крайней необходимости? Так вот, доказательством законности, праведности ведомых нами войн, помимо прочего, служит тот факт, что мы не держим наемников, по самой своей природе заинтересованных в грабеже. Римский солдат — ремесленник или крестьянин, наши воины — это люди, которые заняты мирным трудом, и уж если они покидают свои дома, то только для защиты Отечества. Они — граждане, их невозможно сделать слепым орудием воли полководца! И наоборот, почти вся армия карфагенян — наемники, которые просто физически не могут существовать без войны. Мир для них значит голодную смерть или — разорение для их хозяев.

— Однако и с наемниками можно совершать добрые дела, — собравшись с мыслями, сказал Газдрубал. — Ты, Корнелий, недавно говорил, будто римляне пришли в Сицилию, чтобы оказать помощь местным городам. Но то же самое я могу утверждать и относительно Ганнибала: он освобождал италийские народы, которые вы обратили в рабство под титулом союзников.

— Мы никого не принуждали к союзу с нами, — возразил Сципион, пожав плечами, — кого же, любопытно узнать, он освободил?

— Первыми — галлов.

— Но галлы не были нашими союзниками. Они всегда выступали для нас как противники. Ганнибал просто использовал наших врагов в своих целях. Да и те, познав вкус пунийской дружбы, неоднократно пытались его убить.

— Ну а капуанцы?

— Капую продала Карфагену кучка богачей. Все богачи надменно попирают тех, кто беднее их, но безропотно склоняются пред богатством, превосходящим их собственное. Так и капуанцы пали ниц перед самым первым в мире богачом — Карфагеном. Капуя всегда была соперницей Рима и, предполагая после «Канн» наш закат, надеялась с помощью Карфагена занять место Рима в Италии.

Газдрубал хотел возразить, но Сифакс его перебил:

— Вы снова отвлеклись, друзья мои, занялись частностями, и пропорционально этому ваши доводы начали мельчать. Лучше скажи, Корнелий, как же вы закончите эту войну, ведь Ганнибал все еще в Италии, и Рим трепещет?

— Обрати внимание, царь, на то, как развивается война, в каком направлении движутся события, — снова заговорил Сципион. — Вначале громкие победы Ганнибала, успехи пунийцев в Испании и даже в Сицилии. Затем Ганнибал перестал побеждать, война как бы шла вхолостую, а теперь он все чаще терпит пораженья, ибо как еще можно назвать возвращение к нам Капуи и Тарента, уничтожение Газдрубала Барки с огромным войском, которому Ганнибал не сумел помочь? Сейчас Ганнибал лишь ищет благовидный повод, чтобы унести заблудшие ноги из Италии. Испания же и Сицилия полностью освобождены и с восторгом принимают римлян. Осмыслив историю событий, нетрудно угадать дальнейшее. Карфаген показал, что он не может жить в мирном соседстве с другими государствами, пока он столь могуч. Сила Карфагена — его же собственный враг, она не дает ему покоя, заставляет его угнетать окрестные народы и стремиться за моря. Он стал стихийным бедствием, проклятьем ойкумены. Болезнь запущена, приступы ее неоднократны, потому и лечение сурово. Мы должны закончить войну в Карфагене и заключить мир на условиях, ограничивающих пунийское могущество до уровня, обеспечивающего безопасность не только Италии и Испании, но и ближайших африканских стран. При этом, несомненно, следует отстранить от власти воинственную партию, тех торговых магнатов, которые во всю силу своих капиталов ненавидят мир и Рим. Срок войне остался: два-три года.

— Ну нет! — выкрикнул вконец выведенный из равновесия Газдрубал. — Война закончится не так! До сих пор мы распылялись, воевали по всему свету: в Италии, Иберии, Сицилии, Сардинии, даже в Грецию флот посылали — и римляне своими несметными толпами подавляли наши силы, действующие порознь. Но теперь мы сосредоточимся на Италии. А в открытом бою, как показали «Канны», против Ганнибаала никаким числом не устоишь. Тогда, повергнув Рим, заставив его платить нам дань, поставив там гарнизон, чтобы никогда не возродилось это чудовище, мы овладеем всей Италией, а затем, поочередно, Испанией и Сицилией, а уж после этого нам откроется и весь Восток! Мы затмим Македонию! Неспроста Ганнибал еще в двадцать лет заявил, что превзойдет Александра!

— Ну и каков же будет этот мир под властью Карфагена? — со снисходительной улыбкой спросил Сципион, очень довольный, что ему удалось «раскрыть» карфагенянина и показать его Сифаксу во всей неприглядности пунийского политического идеала. — Все страны будут платить вам налоги — так, Газдрубал? Поставлять вам войска, кормить ваших чиновников, содержать гарнизоны? В таком положении пребывала Испания, пока я не освободил ее, таково же положение и в Нумидии? — вопросил Сципион, поглядев на Сифакса.

Царь пожал плечами и неуверенно сказал:

— Пожалуй.

— Мы будем властителями всего круга земель! — продолжал грозно ораторствовать Газдрубал, вознаграждая себя за унылое отступление перед Сципионом в продолжении нескольких часов. — И тогда уже никто не посмеет говорить о нас так, как ты, Корнелий!

Сципион долгим напряженным взглядом посмотрел на Газдрубала.

У карфагенянина, по-видимому, болели глаза, они были красноваты и часто мигали. Заметив это, Публий временами впивался пристальным взором в лицо пунийца. Тот начинал волноваться и моргал еще чаще, теряя солидность. Выходило довольно забавное зрелище. Следя за направлением взгляда Сципиона, и Сифакс невольно смотрел на Газдрубала, наблюдая его в смешном положении.

Так вышло и в этот раз, Газдрубал сильно заморгал, потом не выдержал и потер глаза рукою. Он смутился, стал суетиться, и его недавний пафос теперь, по контрасту, вызвал у всех насмешливые улыбки.

Между тем пир перевалил экватор вослед за ночью, и все гости, как и хозяева, были пьяны. Особенно это касалось двух римлян и пяти пунийцев, которые почти не участвовали в разговоре, боясь повредить своим предводителям в их словесном поединке, и шептались между собою. От нечего делать они свои силы направляли на борьбу с содержимым стола. Сам Газдрубал тоже частенько прикладывался к кубку, запивая досаду, но все еще был трезв от злости на свои неудачи. Публий уделял мало внимания вину, стараясь держать голову ясной. Он вообще не любил состояние хмеля. Наилучшего веселья Сципион достигал в играх ума при интересной компании, вино же отягощало душу и сковывало мысль, чем лишало его возможности наслаждаться тончайшими оттенками беседы. А тут вопрос стоял еще о жизни и смерти, причем не только тех, кто здесь присутствовал, но, возможно, и всего государства.

Сейчас Сципион обязан был сохранить в наилучшем виде все свои качества и следить не только за ходом событий, но и замечать все, что происходит вокруг. Он внимательно прислушивался к разговору нумидийцев и ко всем присматривался. Когда Публий стал настраиваться на контакты с африканцами, он начал изучать нумидийский язык и теперь, хотя сам еще почти не мог говорить по-нумидийски, многое понимал из услышанного. Пребывая в постоянном напряжении, Сципион все время был готов уловить момент, когда Сифакс, мягко ему улыбаясь, небрежно шепнет рабу приказ приготовить яд, и обдумывал возможные контрмеры на этот случай. Он не знал, в каком положении находятся его солдаты, но полагал, что теперь они пьяные лежат вповалку в каком-либо зале, который легко можно превратить в тюрьму, так как еще в начале пиршества Сифакс велел угостить всех солдат. Публий не смог найти повод отклонить это предложение, не выказав недоверия к хозяину, и вынужден был, изобразив восторг, поддержать царскую затею. Однако, даже если бы солдаты и были у него под рукой, все равно рассчитывать следовало только на себя, поскольку при любом инциденте в этом, в недавнем прошлом еще вражеском городе, откуда уходили толпы наемников бить римлян, где права хозяев с нумидийцами разделяли и карфагеняне, сотня легионеров ничего не решала.