— Вы судите со своих позиций, а, может быть, мы понимаем красоту по-иному. — отозвалась Виола.

— Возможно, я односторонен, потому как не могу измыслить мужчину равной красоты тебе, чужеземка. Сильван, не переводи! — вдруг перебил сам себя Публий. — Говори дальнейшее. В поддержку твоих слов, Виола, вспомним греков. Они изваяли немало мраморных богов и героев, с любовью изображая рельефные мышцы, видимо, будучи вдохновлены мощным напором проступающей в них силы. Вероятно, красота мужской фигуры заключается в этой грозящей, настигающей силе, в то время как женская — в ускользающей утонченности. Но сказанное только подтверждает мои слова, ведь я не говорил об отсутствии какой-либо привлекательности мужской стати для женского взора, а утверждал лишь о несовместимости характеров возникающих чувств, следующей из внешних различий. Противоречие остается. Вечно обречен мужчина, устремляясь к женщине, искать соответствия ее внешней прелести в недрах духа и всякий раз вынужден отворачиваться разочарованным, ибо женщина вся собою лишь приманка, она — обман, в ней нет сути, чтобы впитать любовь.

Неотрывно, с наивным восхищением глядевший на Виолу Корнелий Лентул Кавдин заметил, как при последних словах «богиня» нахмурилась, и это заставило его вмешаться в разговор.

— Вы однобоко воспринимаете красоту, — заговорил он. — Ты, Публий, сам назвал обсуждаемый предмет внешней красотой, видимо, подразумевая наличие и красоты другого рода.

При неожиданной помощи, пришедшей с соседнего ложа, Виола не обратила взор на говорившего, как бывает в подобных случаях, а вдруг тайком поглядела на Сципиона, воспользовавшись тем, что всеобщее внимание привлек Кавдин. Публий перехватил ее заинтересованный взгляд, и природные инстинкты наперекор сознанию возбудили его опасною надеждой. Мгновенно в нем забурлила кровь и почудилось, будто под кожей затрепетало пламя. Однако в следующий миг Виола уже внимательно слушала Корнелия Лентула, и Сципион спрашивал себя: не померещилась ли ему предыдущая сцена?

Тем временем Кавдин сотворил формулу:

— Красота в человеке — это все то, что порождает любовь.

— То есть, красота, выражаясь в терминах, применяемых нами ранее, есть способность к любви? — громко перебил его Публий, бессознательно стремясь вернуть столь быстро утраченное внимание красавицы, но она более к нему не обернулась.

— Да, — продолжал Кавдин, все сильнее вдохновляясь своей речью, — и потому она включает черты лица, линии тела, голос, мимику, грацию движений, изящество ума, прелести души и силу духа, другими словами, это совокупность граней всех человеческих свойств, ориентированных в направлении любви, это как бы взгляд на всего человека, но с одной стороны. А поскольку все люди различны, то и красив каждый человек по-своему. Выходит, красота бывает разных типов, и каждый род красоты вызывает свойственный именно ей вид любви. Потому встречается любовь веселая и легкая, как весенний ручеек, нежная и спокойная, как тихая заводь, раздольная, как широкая река, неистовая, клокочущая в теснинах ревности подобно горному потоку, и яростная, низвергающая, как водопад, в пучину страсти!

— Сколько же лет ты, Публий Лентул, теоретизировал на эти темы? — с ехидной усмешкой поинтересовался Фламиний.

— Да вот… только сейчас все это пришло на ум, — смущенно произнес Лентул и, украдкой взглянув на Виолу, со вздохом тихо добавил: — Какое-то озарение…

Физиономия Фламиния изобразила злорадное торжество, он вознамерился продолжить атаку на Кавдина, проявившего еще большую слабость к прекрасной чужестранке, чем он сам, но Сципион пришел на помощь раненому стрелою Купидона легату. Он сказал:

— Вот результат совместных размышлений в дружеской беседе, когда доводы одного будят мысли другого и совместными усилиями удается все глубже черпать из бездонного колодца истины.

— Да, этот достойный молодой человек с большими и грустными глазами правильно сказал, — заговорила Виола, и ее голос, достаточно глубокий, чтобы затронуть душу, и достаточно легкий и мелодичный, чтобы вызвать сияющую радость, проник в грудь Сципиона, ударил по сокровенным струнам его существа, и в нем запел волшебный хор.

— Он объяснил, что красота бывает не только внешняя, — продолжала она, не замечая сраженных сердец, падающих к ее ногам. — Это вас, мужчин привлекают губы, брови и бедра, а женщины любят в мужчинах сильный геройский характер и душу, которая, как вы «скромно» заметили, полна у вас сокровищами чувств. Теперь судите сами, чья любовь богаче: того, кто любит изгибы тела, или того, кого влекут тонкости души.

В губах Виолы спряталась улыбка, в глазах блестками рассыпался лукавый смех. Женщина торжествовала свою победу над этими образованными мужчинами и, глядя на нее, трудно было решить: верит ли она сама в свои слова или только дразнит окруживших ее вниманием мужчин.

«Как бы не так, о том ли ты думала, красотка, прошлой ночью», — пробурчал себе под нос Фламиний.

— Ну если вы любите красоту души, то, значит, любите самих себя, ведь мужская душа цветет только в период любви, то есть, когда отражает ваши собственные прелести, — с улыбкой сказал Публий.

— Конечно, они любят только себя! — воскликнул Фламиний. — Потому столько времени вертятся перед медью зеркал, возятся с румянами и благовониями.

— Но вот скажи, Виола, чем вызвал твою любовь Аллуций? Сам он уже поведал нам, что любит тебя за красоту, — снова стал приставать к красавице Публий.

— За его доброту и силу, — мягко сказала Виола и обернулась к Аллуцию, отчего встрепенулись, ожили, пошли волнами ее пышные волосы.

Жадно глядя на них, Публий на миг почти явственно ощутил, как они кудрявыми ручьями скользят по его руке, и даже содрогнулся, но, увы, его отделяло от этой женщины прежнее расстояние, и, более того, каждое мгновение отдаляло их друг от друга, предвещая расставанье навсегда.

— Причем я знаю, — продолжала Виола, — что он красив, силен и добр благодаря моей любви так же, как и я красива, пока он меня любит.

— В таком случае и другой под действием твоей любви мог бы столь же ярко раскрыть свои достоинства, — сказал Публий, и его голос дрогнул, он запнулся, но после паузы снова заговорил ровным приветливым тоном, — вот перед тобою мой квестор, Гай Фламиний, сын выдающегося человека и сам могучий воин, остроумный собеседник. Согласись, он не менее статен фигурой и красив лицом, чем любой из твоих соплеменников, так разве он не достоин любви?

— Вполне достоин, — подтвердила Виола, лукаво взглянув на широкое бородатое с правильными мужественными чертами лицо Фламиния.

— Теперь представь, что, прежде чем встретить своего жениха, ты познакомилась бы с Гаем. Он мог бы стать твоим возлюбленным, и как бы ты тогда восприняла Аллуция?

— Ты, благородный чужеземец, забыл о воле богов. Боги не наделили бы меня любовью к тому, кому я ими не предназначена.

Она глубоким взором посмотрела на Публия, и вновь он замер, пораженный. Почудилось ему, будто через эти глаза смотрит на него сама Вселенная: таинственно сверкает звездная ночь, чарующе струится лунный свет; возникло впечатленье, словно через них снисходит в мир небесный дух и вечность осуществляет связь времен, перешагивая земные пределы жизни и смерти.

— А верно ли ты, Виола, понимаешь знаки богов? Не приняла ли ты случайный небрежный жест Купидона за тот единственный символ, предназначенный тебе? Согласись, что ты среди женщин слишком яркое явление и должна быть предметом особых забот небожителей, потому тебе они не пошлют первого встречного, но, чтобы найти человека под стать твоим талантам, они перетрясут весь мир, затеют войну, обрушат землю, зажгут вулканы… и твоим долгом было ожидать явного указанья божественной воли, дождаться, когда Венера сама спустится на землю и, обняв тебя как свою любимейшую дочь, укажет тебе того, действительно единственного, кто достоин тебя. И если твоя любовь способна обычного мужчину сделать героем, то сколь благотворным стало бы твое влияние на человека самого по себе великого? Сколько славных дел мог бы совершить этот человек, опираясь на твою любовь, находя в ней награду, черпая в ней силу!