Здесь римляне не успели засыпать колодцы, но в такой ситуации они были бесполезны. Люди оказались бессильны против оружия Вулкана, и их беспомощность выразилась в паническом ужасе, охватившем застигнутое врасплох войско. Истошный вопль стоял над лагерем, вобравший в себя тысячи криков боли и отчаянья. Словно заразившись всеобщим страхом, мрак ночи, корчась над гигантскими факелами, пятился к небесам: отступала темнота, улетая прочь от проклятого места.
Лишь римляне, ничего не страшась, со змеиным хладнокровием продолжали свое дело. Огонь — их оружие и союзник. Даже если он и бросал кому-либо из них сноп искр в лицо или обжигал плечи, это воспринималось как дружеское приветствие. Воины радовались следам таких, пламенных объятий, как боевым ранам, всегда являющимся свидетельством славы и предметом гордости пред соотечественниками.
В пределах лагеря римляне наравне делили власть с Вулканом, а за его границами были полными хозяевами. Вал окружала двойная живая цепь легионеров, посредством которой Марс настигал пунийцев, избежавших пасти огня. Еще дальше, за пехотными рядами, в полях рыскала конница, ловившая всех тех, кто не отзывался на пароль. При этом несколько подразделений Сципион оставил в резерве для массированной атаки в случае попытки организованного прорыва неприятеля. Публий очень хотел изловить Газдрубала, надеясь, что в этом случае Сифакс, которого он приказал Лелию оставить в живых, склонится на его сторону. Действительно, за ночь римляне погасили две-три вылазки карфагенян, но об их полководце ничего не было слышно.
Когда солнце еще из-за горизонта, как бы из-под земли, тронуло пробными лучами небеса, и те радостно зарделись в предвкушении дня, нумидийский лагерь уже сгорел дотла, а пунийский светился отдельными кострами, дымился и бессильно краснел головешками тлеющих бревен. То здесь, то там из груды развалин выбирались обгорелые люди и, шатаясь, шли сдаваться победителям. Римские солдаты сновали среди руин и разгребали пепел в поисках отбросов с пиршественного стола пожара. Обжигаясь и ругаясь, они выкапывали из дымных куч бесформенное оплавившееся серебро и остатки оружия. Всадники удвоили рвение и, стаями проносясь по окрестностям, хищно высматривали в молочном утреннем свете беглецов и нумидийских коней, вырвавшихся на волю в результате катастрофы.
Оба пунийских войска были уничтожены в одну ночь. Они не сумели ни по отдельности противостоять двойному натиску пожара и противника, ни помочь друг другу. Оказалась в бездействии и Утика. Из города видели багровое зарево над лагерями союзников, но ничего не могли поделать, так как римляне прочно блокировали их и с суши, и с моря. Около сорока тысяч карфагенян и нумидийцев погибло, пять тысяч попало в плен, остальные в страхе рассеялись по стране. Правда, спаслись их полководцы. Сифакс с небольшим отрядом пробился на свободу, а Газдрубал ускользнул благодаря какой-то хитрости. Сципион, опросив пленных, пришел к выводу, что карфагенянин, после неудачных попыток наладить порядок в лагере или прорвать фронт атакующих, отсиделся в укромном месте, а когда у римлян от утомления и сознания победы притупилась бдительность, просочился сквозь ослабленные заслоны.
В ближайшие сутки после жаркой ночи Сципион предоставил войску отдых. За это время были рассортированы пленные, среди которых оказалось много знатных карфагенян, включая представителей совета ста четырех, и поделена добыча, полностью отданная в распоряжение солдат.
Не желая затягивать возню с захваченным имуществом, проконсул приказал сжечь большую часть пунийского оружия, посвятив его Вулкану. Когда при всеобщем радостном оживлении вечером запылал костер, вновь напомнивший драму предыдущей ночи, Публий, глядя на снующие языки пламени, сказал обращаясь к своим друзьям:
— Почтим славного ремесленника, который, несмотря на хромоту, вовремя успел к нам на помощь.
В тон ему отозвался Марк Минуций Руф, сын погибшего при Каннах полководца:
— Нам скоро не останется места рядом с тобою, Корнелий, — заметил он с забавной озабоченностью, — ведь ты все более окружаешь себя богами: в Испании тебе служил Нептун, а здесь — Вулкан.
— Ты забыл упомянуть Великую Матерь богов из Малой Азии, низвергшую недавно Фабия, — улыбнувшись, дополнил Руфа Гай Лелий.
Шутили легаты и с солдатами, столь же щедро поощряя их остротами, сколь и наградами.
Однако, подогревая вокруг себя хорошее настроение примером собственной жизнерадостности, Публий не забывал о делах. Его разведчики напали на след Газдрубала, укрывшегося в небольшом пунийском городке, куда теперь собирались остатки разгромленного войска. Сципион разыскал среди пленных уроженцев этого города и отправил их в качестве негласного посольства к соплеменникам. О Сифаксе стало известно, что тот с несколькими тысячами воинов заперся в крепости в двух десятках миль от римлян. Стараясь воспользоваться моментом, когда пошатнулся авторитет царя, Публий поручил Масиниссе объехать близлежащие нумидийские земли, некогда принадлежавшие его царству, и умелой агитацией добиться отпадения населения от Сифакса. Там же он должен был набрать добровольцев для своей конницы, в которую уже были включены многие желающие из числа пленных. Эта задача упрощалась тем, что лошадей и снаряжения после вчерашней победы было предостаточно.
Утром Сципион отправил легионеров в основной лагерь, Масиниссу с его отрядом — к границам Нумидии, а сам с италийскими всадниками и легкой пехотой двинулся в глубь страны на поиски Газдрубала. Кое-кто выражал удивление этой поспешностью, но таковым Публий сказал, что над зданием их победы еще нет крыши, а голые стены не защитят от непогоды. На пути римлянам встретилась делегация города, в котором обосновались остатки вражеского войска. Пунийцы напыщенно приветствовали Сципиона, заверили его в своей ненависти к карфагенянам и пообещали сдать ему город и даже — схватить Газдрубала.
Но матерый карфагенянин вовремя учуял опасность и бежал из западни. При этом Газдрубал решительно направился прямо в столицу.
В Карфагене с известием о катастрофе, постигшей войско, тревога сменилась паникой, опасения — ужасом, надежда — отчаяньем. Гроза, некогда прогремевшая над Римом, теперь вдруг разразилась ураганом над Карфагеном, стоны и плач римских матерей и жен пятнадцать лет спустя после каннского побоища эхом отозвались в сердцах карфагенских женщин, рыдающих ныне над жертвами пожарища. Но если в свое время римляне, обращая взор к богам, могли взывать к справедливости, то пунийцы видели в небесах начертанное огненными знаками страшное слово «возмездие» и понуро опускали головы. Впрочем, собственное злодейство забывается быстро, а потому сегодня многие в Карфагене видели захватчика уже в Сципионе, и его именем пугали детей. Однако и Ганнибалу здесь тоже порядком доставалось за то, что, породив своими деяниями множество бед, он рухнул под их грузом и обвал захлестнул его собственную Родину. Яркие контрасты произвел на свет в этот грозный период Карфаген: малодушие соседствовало с мужеством, корысть — с самопожертвованием, низость — с величием. Кто-то пыхтел над своими сундуками, а рядом, за стеною, другой терзался мыслями о спасении Отечества и готовился идти на войну. Любой духовный урожай можно было сейчас собрать в Карфагене, и потому Газдрубал спешил сюда, чтобы отчаянным усилием добыть из рыхлой руды сограждан металл воли к победе.
Газдрубал преуспел в исполнении этого замысла. Для начала он перед всем народом объяснил успех римлян коварством и удачей, чем усилил ненависть к врагу и придал уверенности соотечественникам, потом обратился к отдельным группам населения и воззвал к частным интересам, а в завершение применил подкуп и шантаж. В результате столь всеобъемлющих мер Газдрубал вдохновил и заново сплотил партию судовладельцев и купцов, всегда ратовавшую за войну, организовал поддержку со стороны хозяев мастерских, пообещав им военные заказы, увлек жаждой наживы наиболее активную часть толпы и нейтрализовал партию мира, состоявшую из крупных плантаторов, после чего к нему как к победителю в борьбе за власть безропотно примкнула основная масса черни. Таким образом, в несколько дней Газдрубал овладел Карфагеном и направил ресурсы гигантского города на снаряжение нового войска.
