В результате такой прогулки к концу дня ревизоры с удивлением обнаружили, что они уже в полной мере проинформированы о положении дел в провинции и теперь им осталось только оценить готовность войска к походу. Развлекая гостей светской беседой, Сципион сумел и потешить их любопытство, и заинтересовать сицилийской ветвью греческой цивилизации, и словно невзначай, мимоходом ответить на вопросы, поставленные перед ними сенатом.

Вечером проконсул устроил для делегации праздничный обед. В пиршественный зал собрались многие друзья Сципиона, включая и представителей сиракузской знати. Публий распределил приглашенных по ложам в соответствии с заранее составленным планом. Он позаботился о том, чтобы люди были сгруппированы по сходству нравов и интересов, причем в каждой компании обязательно присутствовали и члены комиссии, и офицеры из окружения Сципиона, и греки. Рядом с собою Публий разместил Марка Помпония и Марка Клавдия Марцелла — сына великого полководца.

Клавдий Марцелл тогда носил звание народного трибуна и вместе со своим коллегой Марком Цинцием Алиментом был выбран для сопровождения комиссии по настоянию Фабия Максима, предпочетшего этих двоих остальным трибунам как самых непримиримых врагов партии Сципиона. Цинций Алимент, по мнению Публия, действительно был безнадежно пропащим фабианцем, а за Марцелла он намеревался побороться, чтобы если уж и не склонить его на свою сторону как политического деятеля, то хотя бы лично расположить к себе этого видного представителя дружественного Фабиям рода. Прибыв в Сиракузы, Клавдий Марцелл с самого начала оказался окруженным всеобщим вниманием. И сам Сципион, и, в угоду ему, сицилийцы по любому поводу восхваляли Марцелла-отца, чем избегли западни, подстроенной им Фабием: хитрый старик надеялся, что ненависть сиракузян к покорителю их города проявится в отношении к сыну завоевателя и спровоцирует конфликт. Однако Сципион вполне стоил Фабия, а потому греки превозносили старшего Марцелла как освободителя Сиракуз от пунийского ига и льстиво именовали младшего — патроном, а сам Публий изображал себя перед Марцеллом-сыном преемником и продолжателем дела Марцелла-отца. Эту игру Сципион вел с присущим ему тактом и чувством меры, поэтому Клавдий был искренне растроган и признателен проконсулу за поддержание в Сиракузах доброй памяти об отце, его наследственная неприязнь к Корнелиям, возросшая трудами Максима до ненависти, сегодня оказалась вытесненной с просторов души в казематы сознания.

Не уступали Публию на поприще завоевания сердец и его друзья. Все они загодя знали, кто кому предназначен в собеседники, и старательно готовились к поединку, изучая вкусы, увлечения и слабости своих оппонентов. Для греков был очерчен круг приемлемых тем, в пределах которых они могли бы в достаточной степени блеснуть познаниями и культурой, но не шокировали бы римлян излишней абстрактностью мысли и приторной изысканностью чувств.

Например, за столом Сципиона греки завели разговор о фортификации. Публий расширил предмет обсуждения до военной науки вообще. И это, между прочим, дало ему повод объяснить Марцеллу увлечение греческими книгами: он заявил, что своими знаниями Эллада помогает ему воевать с пунийцами, то есть греческая библиотека равносильна союзническим когортам.

Закаленное в многочисленных пиршествах, отточившее умы в бесконечных дискуссиях мирное воинство Сципиона в этот вечер одержало яркую победу над экспедицией из Рима, успешно довершив дневное наступление полководца на их души. Отправляясь на покой после всего увиденного, услышанного, выпитого и съеденного, сенаторы сквозь толщу всеобъемлющего удовлетворения ощущали лишь легкую отрыжку сомнений. «Да, в повседневной жизни провинции все обстоит благополучно, и дружба с греками весьма приятна и полезна, — осторожно шептал им внутренний голос, — но ведь главная задача проконсула — подготовка к войне…»

Утром разомлевшие сенаторы пробудились под бодрящие звуки этрусских труб. На пороге их встретил Публий Сципион, облаченный в воинские доспехи. Вслед за приветствием он сказал, что пора развлечений миновала, и сегодня им всем предстоит битва с пунийцами. Не совсем понимая смысл слов проконсула, они, подчиняясь ему, позавтракали и вместе с ним отправились в гавань. Флагманская квинкверема, которой командовал Гней Октавий, проследовав около часа вдоль побережья, доставила делегацию и полководца к воинскому лагерю. Там все уже были на ногах. Легионы стояли за валом. Перед строем прохаживались бравые офицеры, в которых гости с трудом признали своих вчерашних сотрапезников. Сципион показал ревизорам лагерь, воинское снаряжение, предоставил возможность побеседовать с солдатами, после чего повел гостей на равнину, где располагалась учебная база армии. Там сенаторы рассмотрели всевозможные сооружения и приспособления для тренировки солдат, многие из которых для них были в диковинку. На этих тренажерах солдаты продемонстрировали профессиональное мастерство и поразили воображение сенаторов как качеством исполнения боевых приемов, так и небывало широким диапазоном освоенных навыков. С равным успехом воины Сципиона сражались и в пешем, и в конном, и в смешанном бою. Велиты взаимодействовали с всадниками, ловко вскакивая на коней и спрыгивая на ходу, тяжелая пехота мгновенно переходила от атаки к обороне и наоборот, организованно перестраивалась для того, чтобы встретить натиск вражеской конницы или пропустить вперед свою. Даже слоны не смущали воинов. Сципион велел собрать по всей провинции этих животных, оставшихся со времен владычества на острове пунийцев, желая приучить к ним войско, причем не только людей, но и лошадей. В лагере солдаты освоились со слонами, узнали их повадки и уязвимые места, отработали методы борьбы с ними и теперь выходили против огромных животных с азартом охотников, преследующих кабана.

Увидев все это, комиссия пришла в восторг, зазвучали поздравления проконсулу. Но Марк Помпоний, подойдя к Сципиону, задумчиво произнес:

— Все происходящее здесь, конечно, впечатляет, однако воевать предстоит в Африке… Никогда Карфаген не был столь силен, как сейчас. Да еще Ганнибал… Мы и в Италии до сих пор боимся по-настоящему его затрагивать, а в Ливии он будет особенно грозен…

— Я дважды одолел Фабия Максима, а Пунийцу этого не удалось ни разу, — мешая в тоне ноты шутливости и досады по поводу бесконечных препирательств в сенате, ответил Публий.

Помпоний натянуто улыбнулся, потом, как бы оправдываясь, сказал:

— Поверь, Публий, мы сделали в Риме все возможное. Но старик действительно силен.

— Вот я и говорю, — подхватил Сципион, — что по сравнению с нашим славным Кунктатором Ганнибал мне покажется наивным ребенком.

— Впрочем, все отлично, — помолчав, добавил он, — и если серьезно, то главная сила моего войска, возносящая меня над любым соперником, в том, что из всего этого множества людей, которых ты видишь перед собою, нет ни одного, кто бы замешкался с выполнением любого моего приказа, даже если я скажу им броситься головою вниз вон с той сигнальной башни на берегу моря.

Тут к беседующим приблизились другие сенаторы. Некоторые слышали последние слова полководца, и это усилило всеобщее восхищение.

Но Сципион остановил поток сладких словоизлияний, заявив, что главное мероприятие еще впереди.

В это время из-за дальних холмов показалось незнакомое войско и черной тенью поползло на равнину.

— Вот и пунийцы! — воскликнул Публий.

Понимая, что здесь нечто не так, сенаторы все же привычно поежились.

— А кто же их ведет? — с невольной дрожью в голосе попытался пошутить один из них. — Ганнибал или Магон?

— Если бы все было так просто! Соперник куда серьезнее: пунийцев возглавляет Гай Лелий! — воскликнул Сципион.

Гости усмехнулись, потешаясь над собственным страхом, но слово «пунийцы» еще долго мурашками ползало по их спинам.

— Взгляните, он наступает и с моря, — деловито произнес полководец. Со своего холма сенаторы увидели выстроившиеся друг против друга флотилии: старую сицилийскую эскадру и новую, построенную Сципионом в Остии, которую только что спустили на воду после зимовки.