Едва он освободился и, уединившись в палатке, принялся обдумывать завтрашнюю речь перед сенаторами, которые, как сообщил Эмилий, назначили ему встречу в храме Беллоны за пределами освященной городской территории, как ликтор доложил о прибытии еще одного посетителя. Публий решил отделаться от него извинениями и ссылками на занятость, но когда увидел печать на восковой дощечке, переданной гостем через ликтора, то мигом вскочил, несмотря на усталость, сбежал вниз, выхватил из носилок Марка Эмилия младшего и, как в давние времена, на руках принес его в свой шатер. Правда, с тех пор когда Сципион выносил раненого друга из гущи сражения, Марк заметно пополнел из-за пассивного образа жизни, но зато и Публий возмужал настолько, что вполне достойно справился с возросшей ношей. Эмилий мог ходить и сам, но сильно хромал на правую ногу и оттого конфузился еще больше, чем хромал. Кроме этого, у него плохо действовала правая рука.
Освободившись от объятий Сципиона, Марк смущенно пояснил, что собирался придти вместе с отцом, но не мог пешком передвигаться с нужной скоростью, а носилок постеснялся из-за присутствия толпы, теперь же он прибыл в закрытой лектике.
После первых эмоциональных, сбивчивых рассказов о проведенном врозь времени Публий принял строгий вид и начал экзаменовать друга на предмет усвоения им наук и искусств в соответствии с заданием, полученным в послании из Испании. Результат оказался неутешительным. Выяснилось, что Марк в большей степени предавался отчаянию или, в лучшем случае, бесплодным мечтам, чем занимался делом, так как не верил в возможность своего возрождения для достойной жизни.
Тогда Публий напомнил ему, как Аппий Клавдий Цек, много послужив Отечеству в свои лучшие годы и оставивший потомкам немало памятников многообразной деятельности, включая знаменитые дорогу и водопровод, состарившись, в один день сделал для государства больше, чем за всю предшествовавшую жизнь. Вдохновленный нравственным подвигом соотечественника Сципион красноречиво воссоздал ту сцену, когда дряхлый слепой старец в трудный для Родины период велел принести себя, немощного, в Курию и блистательной гневной речью убедил сенаторов отказаться от позорных уступок царю Пирру, чтобы вести борьбу до победы, и этим спас Республику.
Далее последовали другие примеры. До поздней ночи страстно ораторствовал Сципион, стремясь вдохнуть жизненный дух в больное тело друга. Он раскрывал перед ним великие просторы страны мысли, непочатые для столь молодого государства как Римская республика, и предлагал ему писать историю Отечества или хотя бы переводить греков, что тоже важно для воспитания молодежи, либо заняться философией или поэзией. «Ведь это символично! — восклицал он. — У тебя пострадала правая часть тела, но совершенно здорова левая, то есть та, где находится сердце. Так живи же сердцем!»
Однако довольно скоро Публий разобрался, что его друг не имеет склонности ни к поэзии, ни к науке, а значит, приемлемой для него может быть только карьера жреца. Тут Сципион с новым пылом стал расписывать Марку достоинства судьбы религиозного деятеля. Он разъяснял, что являясь, например, авгуром, тот, кроме почета, сопровождающего это звание, будет обладать правом отменять народные собрания и даже принятые решения, выносить постановления, повелевающие, скажем, консулу отречься от власти. Авгур располагает многими способами оказывать влияние на политическую жизнь, ибо законы Отечества требуют согласия и одобрения авгура по всем важным государственным делам.
Выслушав эти доводы, Марк вдруг выдвинул неожиданное возражение.
— Но, Публий, ведь обязанности жреца — осуществлять взаимосвязь между сообществом людей и сонмом богов, и в приведенных тобою случаях авгур должен действовать не произвольно, а в соответствии с волей богов, — сказал он, — ты же трактуешь их права как возможность сообразно своим желаниям вмешиваться в общественные дела.
— Ну что же, Марк, в изучении жреческого права ты все-таки достиг некоторых успехов, — задумчиво сказал Публий. — Однако между отрывистыми знаниями ты еще не навел мостов. Скажи, Марк, будучи государственным деятелем, как тебе виделось раньше, ты стремился бы направить свои усилия на достижение блага Республики?
— Да, конечно.
— И, наметив план действий, старался бы реализовать его, обходя препятствия и козни дурных людей?
— А как же иначе?
— При этом ты действовал бы в согласии с волей богов?
— Да, ведь если боги являются покровителями государства, то ясно, что они хотят ему добра, как и я.
— Правильно говоришь. Тогда ответь, если исходить из принципов и целей деятельности, то отличаются ли чем-нибудь возможности, предоставляемые должностью консула и авгура или понтифика?
— Выходит, нет.
— Так знай теперь, что и жрец наравне с магистратом может доблестно послужить Родине. Для этого требуется только внимательно прислушиваться к голосу богов и верно его понимать. И если ты — добрый человек и, следовательно, желаешь процветания своему Отечеству, то будь уверен: боги поддержат тебя, и при этом нет нужды сомневаться, что в полете птиц, когда ты по обряду расчертишь небо на квадраты, они знаменьем повторят тебе истину, внушенную ранее твоему разуменью. Повторяю, если ты не ищешь корысти и не хитришь пред небесами.
— Ну, Публий! — восхищенно воскликнул Марк. — Сколько бы у нас ни было понтификов, именно ты, разрешивший столь мучительный вопрос, и есть для меня настоящий Великий понтифик, и под твоим руководством я готов внимать голосу бессмертных и исполнять религиозные ритуалы в надежде послужить тебе на пользу!
— Ты хотел сказать, на пользу Республике?
— Это одно и то же!
— Надеюсь, что так. Твои последние слова, Марк, лучшая похвала для меня, хотя сегодня, за этот длинный день, я выслушал много славословий в свой адрес столь же пышных, как и пустых.
Ввиду позднего времени Эмилий остался ночевать в палатке Сципиона, а его рабов Публий поручил попечению Фауста, который днем ходил в город, но к этому часу уже вернулся.
Утром Публий проверил настроение товарища и убедился в благотворности своих вчерашних трудов; по крайней мере, ночь, столь губительная обычно для решений, принятых поздним вечером, не одолела идейные стены, воздвигнутые накануне для защиты души Марка. Сципион довел Эмилия до передних ворот, двигаясь при этом медленнее гостя, благодаря чему тот на какое-то время даже забыл о своем увечье, усадил его в лектику, но, прежде чем расстаться, взял с него обязательство безотлагательно приступить к изучению гражданского права и религиозных обычаев, а в первую очередь — научиться писать левой рукой, не прекращая, однако, разрабатывать больную.
Когда стража открыла ворота, чтобы выпустить лектику Эмилия, Сципион увидел перед лагерем толпу новых поклонников своей славы, покинувших среди ночи теплые ложа ради возможности одновременно с рассветом засвидетельствовать ему почтение. Публий поприветствовал сограждан и поспешил удалиться, но в последний момент его взгляд опытного оратора и полководца, натренированный разом охватывать всю толпу и улавливать малейшие изменения в ее настроении, заметил нездоровое любопытство, вызываемое носилками Марка. Он сообразил, что появление ранним утром в лагере лектики Эмилиев, бросает тень на репутацию Эмилии Павлы, на которой все сплетники города уже успели его поженить. Тогда он быстро вернулся, догнал носилки, широко распахнул штору и еще раз попрощался с Марком на виду у разочарованных зевак.
Днем Публий направился в храм Беллоны, где ему предстояло дать сенату отчет о своем проконсульстве.
На встречу со Сципионом прибыло большинство сенаторов. Правда, не явились такие заслуженные патриархи как Фабий Максим и Ливий Салинатор, но зато здесь были Тит Манлий Торкват и оба консула.
Публий подошел к Квинту Цецилию и поздравил его с тем, что, стартовав на государственном поприще вместе с ним, Публием, с одной магистратуры, он первым пришел к консульству. Цецилий усмехнулся, как при обычной шутке, но было видно, что похвала пришлась ему по душе. Сципион успел перемолвиться и с другими сенаторами, стараясь при этом держаться одинаково ровно и с друзьями, и с соперниками. Марк Эмилий коротко ободрил его, сказав, что обстановка складывается благоприятная и большинство присутствующих настроено благожелательно по отношению к нему.
