– Так ведь войску нужен хлеб, чтобы оно с голоду не умерло! И кузнецам, что мечи куют, тоже есть надо!

– Каждый должен взрастить хлеб свой!

– Хлеб взрастят крестьяне, а горожане мечи выкуют. А царская рать воевать будет, свободу нашу охранять. Каждый свое дело делает, пойми ты это. Ты вот хлеб раздаешь – а кому и по скольку?.. Один сумеет больше других захватить, а потом сгноит хлеб в яме. А голодному куска не даст. Другой этого хлеба и не увидит… Царь же наш, народный, хочет, чтобы все сыты были!.. Ах, Пастух, Пастух! Горе тебе, и народу с тобою тоже торе!

– Ты что, приехал ругать меня?

– И поругаю, если есть за что.

– Подожди, Абраг, – вмешался царь, улыбаясь. – Нет, Пастух, не ругать я тебя хочу, но помочь чем могу.

– Вот это мне как раз и потребно!.. Не успеваю я везде: Нимфей брать надо, голодные хлеба просят – тоже надо дать. А там еще по деревням свадьбы начинают справлять – и все зовут.

– Вот я и хочу тебе помочь.

– Повелевай, все исполню!

– Ты, Пастух, человек ратный и потому не успеваешь делать дела крестьянские. Сказал я – помощник тебе нужен. Кого ты хотел бы?

– Давай вот этого, седого! – указал Пастух на Абрага. – Хоть и ругается, но по мне человек этот.

Все рассмеялись. Лайонак налил кубки. Друзья выпили. Пастух воздержался.

– Весь хлеб, – сказал царь, – что остался в кладовых Саклея, сейчас же надо погрузить на крестьянское арбы!..

– Вот это правильно! – заулыбался Пастух.

– И отправить под охраной конных воинов в Пантикапей, там им Атамаз распорядится. И больше раздач хлеба вот так – бери сколько хочешь – не производить!

– Как же так? – оторопел Пастух. – Хлеб-то крестьяне сеяли, значит, он должен быть им и отдан!

– Нет, – пробасил Абраг, – хлебом крестьян мы снабдим, только не так, как это ты делал. Город тоже есть хочет, я уже говорил тебе.

– Эх! – ударил Пастух шапкой об пол. – Жила деревня для города, для него сеяла и жала, по его милости голодала. И опять вы хотите выжать из пахаря масло. Говорю вам: не троньте крестьянина, он хочет сам жить для себя и будет счастлив, если все города провалятся сквозь землю! Не нужен город крестьянину! Он сам соберет и съест хлеб свой, соткет себе холст, выкроит из кожи сандалии! А город без деревни – ничто! Много там бездельников и белоручек, вот их посылайте пахать и сеять! И не пытайтесь сделать опять рабом несчастного сатавка!

– Не прав ты, Пастух, – мягко возразил царь, – ну, да мы с тобою еще поговорим. А сейчас, Лайонак, ты будешь сопровождать обоз с хлебом, в городе ждут его. И готовьте к моему приезду всенародную экклезию. Я же с Пастухом и Абрагом проеду по деревням и побываю под Нимфеем.

– Береги себя, государь! – начал было Лайонак, но оба пожилых сатавка перебили его возгласами и уверениями, что царю ничто не грозит.

Все встали из-за стола и поочередно обнялись.

Кроме таких крупных городов, как Пантикапей и Фанагория, стоящих один против другого по обеим сторонам пролива, в Боспорское царство входило еще двадцать два города. Некоторые из них являлись старинными эллинскими полисами – колониями, другие разрослись из туземных поселков, третьи оставались всего лишь большими деревнями. История сохранила названия этих городов, нередко окруженных каменной стеной, сравнительно благоустроенных. Многие из них имели общественные здания, храмы, даже чеканили свою монету.

В западной половине царства, расположенной на землях древней Тавриды, южнее Пантикапея, стоял город Нимфей с незамерзающим портом. Юго-западнее – Феодосия с гаванью на сто кораблей. Она соперничала со столицей в торговле с заморскими странами.

Города эти, войдя в состав Боспорского царства, оставались полисами, они сохранили самоуправление и даже хозяйственную обособленность. В этом смысле царство являлось лишь союзом самостоятельных городов, так как ни правители Археанактиды, ни более поздние Спартокиды не смогли связать их прочными хозяйственными узами. И хотя им удавалось взимать налоги и пошлины с подвластных городов, но основным источником мощи и богатства древнего царства являлись закрепощенные крестьяне-сатавки, сеявшие пшеницу. Да и все города эллинских колонистов были по существу теми пиявками, которые жирели, присосавшись к телу простого трудолюбивого народа. Они и объединялись лишь для того, чтобы с большим успехом тянуть из народа соки, легче управлять им. Они нередко ссорились между собою, боролись за право вырезать лучшие куски из тела покоренной страны.

Источником соперничества городов была выгодная торговля скифским хлебом сначала с Милетом, основателем Пантикапея, потом с Афинами, а после захвата Эллады римлянами – с Синопой, столицей Понтийского царства. И когда рухнула тирания Спартокидов, пала власть Пантикапея, остальные города не ощутили катастрофы. Они были и оставались «отдельными городами». Их хозяйственная основа не пострадала. Со свойственной эллинам гибкостью и изворотливостью, граждане городов быстро наладили обмен с мятежной хорой, как будто ничего не произошло.

С другой стороны, Савмак и многие участники восстания ожидали, что мятежные крестьяне, пылая ненавистью к городам-поработителям, будут со всей страстью штурмовать их, дабы отомстить за прошлые обиды и унижения, не входя ни в какие переговоры с хитрыми эллинами. Когда городские рабы захватили власть в Пантикапее и Феодосии, отдельные очаги крестьянского неповиновения и мятежа действительно слились в общий пожар восстания. Крестьяне отпраздновали свою победу поджогами царских имений и складов и разграбили все, что смогли разграбить. Они перебили комархов и всю царскую администрацию. Но дальше этого не пошли. Хозяйственные торговые связи деревни с городом имели вековую давность и оказались удивительно прочными и живучими.

История сохранила рассказ о том, как скифы-пахари, что жили близ Ольвии, сами способствовали ее восстановлению после разгрома врагами, так как город этот был нужен им для обмена хлеба на изделия городских мастерских.

Нечто подобное наблюдалось в те дни и на Боспоре. С необычайной легкостью образовались торжки перед воротами осажденных городов. Между деревенскими повстанцами и горожанами шел оживленный торг. Под стенами Нимфея, взятию которого Савмак придавал важное значение, раскинулся лагерь повстанцев, быстро превратившийся в базар. Даже в настроениях обеих сторон наметилось созвучие. Те и другие с хохотом и шутками рассказывали о том, как спесивый Пантикапей не выдержал, развалился.

– Растрясли рабы царские сундуки, да и таким, как Саклей, солоно пришлось, – смеялся горожанин, выменивая у крестьянина кур и передавая их своему рабу-носильщику. – Так и надо пантикапейским богачам, давно они не дают нам жить и торговать по-настоящему!

– Верно, верно, – весело скалился высокий крестьянин, босой и грязный, но вооруженный вилами, на зубьях которых запеклась кровь, – дали им по делам их!.. А теперь все наше – хлеб и скот! Хотим – сами едим, хотим – меняем!.. А почему ты даешь мне за десять кур эти поношенные сандалии? Я хочу новые!

– Выдумал! – с грубой снисходительностью вскинул голову горожанин. – Куры еле живые, а сандалии подавай новые?! Хватит с тебя, поносишь и эти!.. Пошли!

Крестьянин вздыхает, но соглашается. Ему и в голову не приходит, что он может сейчас же отобрать у заносчивого эллина и своих кур и всю его одежду.

На площади маленького, но гордого своим прошлым городка шли громкие разговоры о том, что пора восстановить полную независимость Нимфея, вернуть общине ее права, завоеванные еще прадедами. Городские власти не возражали против таких настроений, но полагали, что им трудно будет удержаться против рабских полчищ, если они вздумают пойти против города. Поэтому спешно готовили посольство в Фанагорию с просьбой о немедленной военной помощи.

В настроениях горожан и их разговорах слышались отголоски тех времен, когда Нимфей еще не влился в Боспорское царство и долго сопротивлялся такому присоединению. Тогда Нимфей входил в афинский морской союз и опирался на него. Лишь в конце пелопонесской войны, раздиравшей в давние годы Элладу, изменник-нимфеец Гелон сумел впустить в город войска боспорского царя-архонта Сатира Первого, за что получил от последнего почет и награду. Представляет интерес, что Гелон был дедом знаменитого оратора Демосфена, в жилах которого текла не только эллинская, но и скифская кровь.