– Не уверен я в способностях пьяницы Гориопифа. А Дуланака все ненавидят за жестокость. И степь волнуется! Слыхал я, Табана разузнала, что Фарзой жив, и сейчас разослала по всей степи людей, которые сеют слухи о возвращении Фарзоя на родину. Называют его спасителем народа тоже по ее наущению. К тому же он друг и родственник Палака.

– Известно мне это. Табана – умная баба, но ее затеи – блажь, бабья прихоть! – Стратег сморщился презрительно и махнул рукой. – С Мираком Фарзой не в дружбе. И явись сейчас Фарзой в Неаполь, никто не признал бы его за старшего князя. Нам Фарзой не страшен.

– Но он в почете у Савмака!

– Один им почет – на колу!

Гонцы поскакали в Неаполь с письменным приказанием Диофанта о немедленном возвращении всех понтийских и херсонесских войск в Херсонес.

Неожиданно оба князя повернули свои рати назад и спешно стали возвращаться в Неаполь. Сообщение гонца о выводе всех понтийских войск из скифской столицы поразило их и встревожило.

Что случилось?.. Этот вопрос мучил князей. Они не могли понять, что вынудило Диофанта сделать столь опрометчивый шаг.

Как Дуланак, так и Гориопиф не представляли себе всей опасности рабского восстания на Боспоре. Они полагали, что это лишь временный беспорядок. Даже радовались смерти последнего Спартокида, считая, что бунт ослабит мощь Боспора и усилит их собственное значение в глазах Диофанта и Митридата. И если бы воочию убедились в той тревоге, которая царила в Херсонесе, то не поняли бы ее истинной причины. Рабовладельческие отношения в Скифии тогда еще находились в зародыше, и опыта подавления рабских восстаний не было. Зато народа своего и его волнений князья боялись, и не без оснований. Среди скифов еще не умерли обычаи старины, опасность народного возмущения и возведения на трон угодного всем родам царя всерьез беспокоила князей.

Оставление Неаполя понтийским гарнизоном означало многое. Там могли захватить власть другие князья, могли и роды объединиться и вступить в столицу, пользуясь отсутствием князей-правителей.

Не щадя ни коней, ни людей, Дуланак и Гориопиф спешили возвратиться домой. Их нестройное войско растянулось по степи на несколько десятков стадий, напоминая разбитые, отступающие рати.

И когда перед их встревоженными взорами показались приземистые башни городских стен, а привратники поспешно распахнули ворота, лица соправителей несколько прояснели.

Понтийцы только лишь готовились оставить город, и на улицах шла суматошная подготовка к походу.

– Почему покидаете Неаполь? – спросили князья Мазея, еще не сойдя с седел.

Тот пожал плечами и ответил, брызгая слюной:

– Такова воля стратега!

Были устроены спешные проводы. На пиру много пили, но мало веселились. Гориопиф в пьяном возбуждении клялся Мазею, что скрутит мятежников арканом и покажет Диофанту, на что способны такие князья, как он.

Дуланак слышал похвальбу своего врага и соперника, и в душе его поднималась буря. Он соображал, что теперь наступит тот час, которого он ждал. Без понтийского наблюдателя скорее может случиться какое-нибудь несчастье с противным «вепрем». Приходила в голову старуха знахарка, будто бы умеющая насылать на людей порчу и даже составлять такие яды, от которых человек умирает в течение одного дня.

Стройными колоннами вышли из ворот города понтийцы и херсонесские ополченцы. За ними потянулись бесконечные обозы с продовольствием и добычей, взятой во время войны и награбленной победителями на досуге.

В народе шли разные толки. Одни считали, что Диофант бежит из Скифии, боясь народного возмущения. Другие видели в этом хитрость и советовали быть осторожнее. Понтийцы еще вернутся!..

В степь поскакали тайные гонцы с новостями для степных кочевий и селений. Все, кто считал себя врагом Диофанта и скрывался в степях, подняли головы и готовили оружие. Отряды самых неспокойных рыскали всюду, примыкали к мятежным князькам. Скифия зашумела словно море в непогоду. Дуланак и Гориопиф являли собою как бы олицетворение измены, в них видели наемников Диофанта, врагов собственного народа, от которых хорошего ждать нечего. Одновременно пронеслась весть, что в степи появился родственник Палака, его друг и соратник – смелый князь Фарзой с могучей, хорошо вооруженной ратью.

– Кажется, боги вспомнили о нас, – шептали люди, предчувствуя близкие перемены.

Дуланак, как и при царе Палаке, жил в своем неапольском доме на широкую ногу. Его палаты сверкали настенным оружием и пестрели дорогими коврами. Он любил спать на мягком душистом сене, покрытом толстыми кошмами, а есть со стола, уставленного красивой посудой. В отличие от беспутного и неряшливого Гориопифа, у которого в доме все пропиталось запахами дыма и седельных потников, Дуланак отличался домовитостью и любовью к удобствам. И хотя Гориопиф имел жадность куда большую, чем кто-либо другой, он не мог создать той городской обстановки, которая окружала Дуланака. Был и оставался степняком.

Дуланак после вчерашнего угощения, которым закончились проводы понтийских солдат и херсонесских гоплитов, проснулся с тяжестью в голове. Он откинул вышитый цветами, изрядно помятый полог и, высунув всклокоченную голову, хрипло позвал:

– Фила!.. Фила!

Появилась любимая рабыня князя, белолицая дородная женщина с кроткими глазами, полными скрытой печали. На ней была надета длинная скифская рубаха с вышивками. В руках она держала поднос с чашей сладкого вина.

– Ага! – кивнул седеющей головой Дуланак. – Сама догадалась! Давай скорее!

И, приняв чашу могучей обнаженной рукой, из которой еще никто не выбивал меч и копье, князь-богатырь долго пил не отрываясь.

– Вот это хорошо, – крякнул он, осушив чашу, – сразу в голове и на сердце легче стало!.. Ух, и много же пили вчера! Хотя радоваться было нечему. В степи голытьба пыль поднимает, словно путное что.

Он горько усмехнулся и стал расчесывать пальцами бороду. Раба осторожно протянула руку и достала из его спутанных волос застрявшее сено.

– Нет больше настоящего владыки на земле скифской, – досадливо говорил он. – А кто и мог бы им быть, так у него руки связаны… Вот они, руки-то! – он протянул толстые пальцы. – Ох, многое могут они, руки эти!

Князь любил рассуждать о делах сокровенных, обращаясь к своей наложнице. И не потому, что хотел поделиться с нею и услышать от нее совет. Фила всегда молчала как рыба и стояла потупив глаза. Но что-то тянуло пожилого князя говорить ей многое, о чем следовало молчать. Бессловесная рабыня согревала его своей кротостью и беззлобием. Не было случая, чтобы услышанное ею стало известно другим. Дуланак знал это и находил удовольствие говорить в присутствии молчаливой доверенной, ему становилось легче на душе после таких излияний.

Он не заметил, что при упоминании о степной голытьбе лицо женщины передернулось, а светлые глаза на миг уперлись в него с вопросом и испугом. Словно сказанное показалось ей особенно страшным. Но Дуланак, не видя этого, продолжал говорить.

Послышались тяжелые шаги, заскрипела дверь. Дуланак с неудовольствием, готовый разразиться гневом, повернул голову и уже раскрыл рот для крепкого ругательства. Но сдержался. В покой стремительно ввалился медведеобразный Гориопиф. Его выпуклые глаза метали молнии, он тяжело дышал винным перегаром и чесночным духом. Поверх голубого засаленного кафтана его была накинута греческая хламида. Он размахивал волосатыми руками и ругался, как овечий пастух.

Фила поспешно принесла гостю чашу вина и оставила князей одних. Она скрылась в маленькой угловой комнатке, откуда слышался плач ребенка. Гориопиф, утолив жажду, начал ходить из угла в угол, продолжая ругаться.

Дуланак, не вставая с ложа, следил прищуренным взором за шумным посетителем.

– Ты слыхал новость?.. Они угрожают Неаполю! Собаки, бесхвостые ястребы!.. Родосский бродяга Фарзой освободился от рабского ошейника и ломает из себя великого князя! А с ним проходимец Танай, пират Пифодор, изменник Мирак и пропойца Андирак, которому хочется потерять глаза, как это случилось с его отцом! И эти разбойники собирают рать! А Диофант в такое время вывел гоплитов из Неаполя, словно нарочно расчистил дорогу этому выскочке. Это подвох, это предательство!