Столкнувшись со случайным прохожим, Савмак ошалело кинулся в сторону и тут же налетел на другого, получив в первом случае проклятие, а во втором изрядный толчок в бок.

– Чего вывел на улицу своего глупого раба? – в сердцах бросил прохожий комарху. – Он как пьяный шатается из стороны в сторону!

Эти слова, сказанные по-скифски, насмешили деревенского простака. Он загоготал как гусь и дернул старшину за край накидки:

– Дядя, а ты слыхал, что сказал вон тот, с крашеной бородой? Он меня принял за раба!

Старшина ничего не ответил, лишь хмыкнул неопределенно, взял парня за руку и зашагал быстрее.

Впрочем, Савмак мог быть принят и за сына свободного гражданина, ибо не был так грязен и оборван, как в день соревнований перед священным дубом. Ему вымыли голову, освободившиеся от груза земли и сала волосы весело блестели и кудрявились на солнце. Лишние космы обрезал сам старшина, теперь они не закрывали глаз и не мотались сзади до самых лопаток. Это не казалось удобным, солнце било прямо в глаза, приходилось щуриться.

Зато внешность будущего царского воина выиграла. Его удлиненное лицо с веснушками и смелые, любопытные глаза принадлежали уже не бродяге-мальчишке, а юноше весьма благообразному. Длинный и прямой нос не портил его, только полуоткрытый рот с тенью будущих усов над верхней губой свидетельствовал о деревенской простоватости его натуры. Резко выделялся загар ниже глаз по сравнению с белым, сейчас покрасневшим лбом. Жилистая шея казалась тонкой. Холщовая рубаха складками висела на худых плечах.

Таким прибыл в Пантикапей этот подросток-полуюноша, смешной и по-деревенски непосредственный. Его душа переполнилась новыми впечатлениями, он жадно приглядывался к непривычной для него обстановке. Сейчас никто из проходящих мимо людей не мог и подумать, что этот парень сыграет такую необыкновенную роль в истории Боспорского царства и что имя его останется в памяти людей на многие века.

Не больше других мог предполагать и сам Савмак.

Он доверчиво, в простоте и непорочности своей души восхищался всем, что видел, преклонялся перед необыкновенными, на его взгляд, людьми, дивился столь же необыкновенной внешности города. Того города, в котором живет сам царь! Савмак вспоминал царя и царицу и заранее готов был всеми силами угождать им, делать, что они прикажут. При этом не сомневался, что сейчас его ведут прямо в царское жилье. Там ему дадут копье с красным древком и буланого коня. Такого же, как у того фракийского сотника, что убил деда… Убил деда!.. Воспоминания пронизали его как стрелой. Деревня, милый его сердцу пчельник, добрый дед Баксаг, оттесненные было новыми впечатлениями, опять предстали перед его глазами так ярко, так осязаемо и близко, что он остановился. Старшина сердито дернул его за руку. Юноша отмахнулся.

«Они убили деда! Такие же люди, как и все эти – в красивых плащах и с царскими копьями».

Дикое степное буйство поднялось в груди. Он сжал кулаки и стал шарить среди прохожих глазами. Встреть он сейчас убийцу – он сразу же кинулся бы к нему с криком ненависти.

– Я скажу царю и царице! Царица поможет мне отомстить! Та, что с белыми волосами…

– Опомнись, дурень! – в испуге замахал руками комарх, озираясь. – О чем ты царю или царице сказать хочешь? Ты что, объелся дурного меда, что ли?

– Скажу царице, – разгоряченно заговорил Савмак, – чтобы она казнила тех, кто деда убил! Они и мед царский украсть хотели! А дедушка-то… – Крупные слезы градинами покатились по щекам.

Удивленный старшина стал ругаться:

– Просто дурень ты, Савмак, щенок от глупой суки! Чего ты распустил слюни среди царского города? Уж не думаешь ли ты, что здесь на твои слезы обратят внимание и вернут тебе твоего деда? Пойдем, пока цел! Вижу я, наживешь с тобою несчастья.

Они продолжали путь по улицам Пантикапея. Но Савмак уже не оглядывался вокруг с прежним благодушным восторгом. Все сразу пожухло. Образ деда, умирающего от удара царского сотника, печальный и суровый, стоял перед ним. Голос крови становился все громче, в ушах стучало, как молотком. Было ясно, что дух деда призывает его к кровавой мести. И ему не иметь покоя, пока смерть Баксага не будет отомщена по закону отцов. Кровь за кровь! Жизнь за жизнь!.. Иначе и ему, Савмаку, не видеть счастья и удачи на белом свете! Как он мог забыть об этом?

Юноша опять остановился, к великой тревоге его поводыря, желающего скорее разделаться с дикарем, сдать его на руки царским людям. Но тревога сменилась страхом, когда Савмак, сверкая глазами, поднял правую руку и возгласил:

– Кровь на мне! Кровь деда Баксага! Свидетели боги и ты, комарх, что я не забыл о мести. Я найду убийцу и принесу его голову на могилу деда!

Старшина чуть не упал на мостовую от такой клятвы. Он в ужасе оглянулся, и ему показалось, что все проходящие с подозрением смотрят на них, а издали как будто послышался топот царских стражей и лязг оружия.

Но Савмак произнес свое заклятье на языке сатавков. Большинство горожан не понимало этого языка. Господствующим диалектом на Боспоре был ионийский. И на бормочущего непонятные слова отрока в странной деревенской рубахе никто не обратил внимания.

– Ну, где он живет, царь-то? – трезво и серьезно спросил юноша, опуская руку. – Я хочу все рассказать ему.

– И думать не смей!.. – замахал руками старшина. – У, настоящий злой дух! Зачем только боги связали меня с таким? Только заикнись царю или кому другому, что на тебе кровь деда, так сразу узнаешь вкус собственной крови! Плохие дела ждут тебя, порченый! Не миновать тебе ошейника и рабской цепи!

Старшина не мог отделаться от странного чувства. Как будто впервые увидел и узнал Савмака. Идя рядом, он косил свои воспаленные глаза на парня с суеверной настороженностью. И готов был поверить, что Баксаг передал внуку часть своих колдовских связей с духами зла.

Савмак же шагал уверенно, не смотря по сторонам, сосредоточенный, угрюмый.

Закончились улицы, идущие в гору, опять начался спуск, и вдали мелькнуло море с кораблями, покрытыми парусами. Путники оказались в узком и длинном проходе между двумя серыми, облупленными стенами.

Савмаку их путь показался таким длинным и запутанным, что он ни за что не нашел бы дороги обратно. Сам старшина, хотя и бывал в Пантикапее много раз, еле разыскал этот переулок. Здесь не толпились люди. Меж каменных плит росла трава, а сами плиты, серые на солнечном припеке, в мрачном переулке выглядели черно-зелеными.

Они остановились около глухих ворот, окованных железными полосами и круглыми бляхами.

– Сильны боги, – вздохнул как-то особенно старшина, – кажется, здесь.

– Что? Тут царь живет? Ух, какие ворота! Целый дом в них протащить можно!

Комарх постучал висевшим на цепочке молотком. Через минуту послышалось звяканье железа, и половина ворот медленно, со скрипом приоткрылась. Показался пожилой угрюмый воин в колпаке, с топором у пояса.

Старшина поклонился.

– Вот парня привел по велению самой царицы Камасарии. Победитель он на ристалище. Велено представить его сюда, в школу воинов царевых. Савмак имя ему.

– Савмак? – прохрипел привратник, оглядывая обоих. – Не слыхал ничего.

Сказав это, он повернулся спиной и исчез за воротами. Опять заскрипели створки, но еще медленнее. Старшина опешил. Как же так? Не сдать этого шалопая в школу – не выполнить приказ царицы. Да и куда с ним, когда день кончается, ночевать нужно в людном месте, а он как дикий козел, того и гляди, боднет кого или выкинет такую штуку, за которую попадешь куда следует.

– Стой, стой, добрый человек! – вскричал он, хватаясь за скобу. – Погоди, поговорим!

– Чего еще? – уже раздраженно проворчал воин, высовывая из ворот свою бородатую равнодушную физиономию с заспанными глазами. – Сказал, что не слыхал ничего. Нет повеления!

– Да как же так? – растерялся старшина, потом внимательно взглянул на воина и стал развязывать пояс. – Сейчас мы с тобою договоримся.