Сотник Фалдарн наспех вооружил всех, кого мог, расставил, как перед битвой, и поддерживал их своими по-солдатски простыми словами:

– Держись дружно, рази смело! Царь не забывает верных слуг! Но карает трусов и изменников!

Наступающую черную массу рабов он встретил грубым и властным окриком:

– Стойте! Назад! Куда вы с грязными лапами лезете? Ошалели, что ли? Ваше место не в царских хоромах! Прочь, пока боги не покарали вас! Демоны! Одумайтесь, смиритесь, и царь помилует вас! Не то казнит лютой казнью, да еще проклянет весь род ваш!

Такое предупреждение моментально оживило настроения мистического страха перед царем, упорно сохранявшиеся в темных душах людей, приниженных рабской долей.

– Ой, братья! Куда это мы, в самом деле, а? – пятились рабы, еле успевая отмахиваться от ударов царских защитников.

– Вперед! – загремел Савмак. – Чего остановились, как бараны? Царя испугались, этого пьяницу? Да он не столько вина выпил, сколько крови вашей! Копье ему в горло за это! Наступай! Вперед!.. Руби!..

– Это ты, Савмак? – послышался возмущенный голос Фалдарна. – Образумься, сумасшедший! Ты сам вырос в этом дворце, вскормлен царскими хлебами и смеешь поднимать оружие на своего благодетеля!

– Царь – враг наш, а не благодетель! – ответил во весь голос Савмак. – Рабы! Если мы не возьмем дворец и не сломим головы царским защитникам, они всех нас завтра посадят на колья!

С этими словами Савмак решительно рванулся вперед, размахивая железным кованым скребком. Он сразу убил двух стражей, переломил копье у сотника и, когда тот оказался повергнутым на пол, велел связать его. Повстанцы ворвались в коридоры дворца. В лицо им ударили какие-то особые благовонные запахи, как бы из храма. И несмотря на ярость и решительность рабов, они вновь оробели, испугались расписных сводов и этих запахов, остро напоминающих, что они попали в самое запретное и таинственное место – в жилище самого богоравного владыки боспорского.

– Не отступай! – кричал Савмак, продолжая сражаться. – Эти стены размалеваны рабами, не пугайтесь их! Здесь все сделано рабами! А Перисад, наверное, уже умер от страха!.. Вперед, братья, здесь мы добудем нашу вольную жизнь!

Он со страшной силой орудовал своим скребком, разбивая в куски щиты личных соматофилаков царя. Те падали замертво или в панике отступали, гулко стуча ногами по деревянному настилу полов.

Хорошо зная расположение всех покоев, Савмак увлекал за собою шумную рабскую фалангу, нанося удары врагам, перепрыгивая через их трупы. Юркий слуга хотел закрыть перед ним окованную железом дверь, но он всунул в притвор свое оружие и еще через мгновение с помощью дюжих помощников взломал двери опочивальни самого Перисада. Вбежал туда первым.

В спальне царя чуть теплился огонек светильника. В полумраке возвышался балдахин над широким ложем. Страшная боль стиснула сердце. Савмак боялся приблизиться к ложу, ему казалось – там, во тьме, блеснули знакомые глаза… Видно, не обманул Саклеев раб! Она – здесь!..

– Огня! – сдавленным голосом потребовал он. – Эй, огня сюда!

Принесли факел, свет полыхнул по стенам, выступили из мрака золотые узоры, скачущие лошади, запряженные в колесницы. Из-за балдахина выскочил полураздетый человек с мертвенно-бледным, перекошенным лицом. Видимо, он поднялся с постели раньше, когда еще ломали дверь, и притаился в углу. В длинной рубахе он напоминал воскресшего покойника. Размахивая мечом, он закричал высоким, срывающимся голосом:

– На колени, рабы! Перед вами ваш владыка и жрец всех храмов – царь Перисад!.. Горе вам и страшные муки! Боги поразят вас! Они испепелят каждого, кто пойдет против меня!.. Но я прощу верного, дам свободу и богатство преданным мне!.. Выбирайте – смерть или свобода и богатство!

В его голосе прозвучали одновременно отчаяние и ярость, та жгучая ненависть, которая иногда заменяет людям силы и мужество в страшные минуты смертельной опасности. Хмель мгновенно вылетел из головы его.

Худой, бледный, с мечом в костлявой, жилистой руке, Перисад выглядел неистовым духом смерти и разрушения, что является людям в миг их погибели.

Велика была ярость рабов, восставших против своих жестоких хозяев. Они с дикой радостью искромсали на куски надсмотрщиков и, не страшась смерти, бросались в неравный бой с одетыми в железо наемниками на ночных улицах города. Но чувство страха и преклонения перед царской особой, близкой к богам и волею богов поставленной над людьми, было не менее сильно в душах этих несчастных, запуганных, обезличенных рабской долей. Доведенные до пределов отчаяния нечеловеческими лишениями, они уже показали чудеса храбрости, бунтуя против ненавистных хозяев. Но и столь же безотчетно, следуя инстинкту повиновения, воспитанному долгими годами, могли пасть ниц или бежать в неописуемом страхе, столкнувшись с тем, чего они привыкли бояться или что своей необычностью казалось сверхъестественным. Они верили в какую-то скрытую неведомую силу, что служит и помогает господам и которая может проявить себя сразу, как удар грома.

Сохранилась легенда о древних рабах, захвативших власть в свои руки. Их хозяева-скифы уехали на войну и долго не возвращались. Рабы эти очень стойко сопротивлялись хозяевам, когда те наконец вернулись домой. Но хозяева-воины догадались вложить мечи в ножны и взялись за сыромятные бичи, предназначенные для наказания рабов. И последние, не уступив силе оружия, в панике бежали, услышав знакомое щелканье бичей. Непобедимые как воины, они оказались бессильными подавить в себе рабский инстинкт повиновения.

Порабощенный не допускает, что тот, кому он отдает свои силы и жизнь, ради которого трудится, голодает, носит цепи и спит на сырой земле, ничтожен. Силою воображения он наделяет своего повелителя чертами и качествами существа необыкновенного, одаренного особым умом и характером. Угнетатель в глазах угнетенного превращается в великана, окруженного таинственным ореолом могущества, недоступного обычному пониманию человека. Человек издревле создавал себе божество как на небе, так и на земле. И нередко именно свирепость и жестокость такого божества поддерживали раболепное преклонение перед ним.

Это совсем не такое простое дело – убить царя…

Никто из рабов, проникших в покои Перисада, не посмел бы поднять оружие на избранника богов, на владыку всего царства. Ибо держать в руке судьбы тысяч людей, объявлять войны, порабощать народы не может простой человек, если он не является заранее избранным небесами для такой великой цели! Какой же безумец посмеет идти против божественной силы? Разве лишь тот, кому теми же богами предопределено сделать это.

И сам Перисад, проявивший находчивость и бесстрашие в этот последний миг его жизни, не играл какой-то роли. Он искренне ставил себя выше всех событий, считал себя недосягаемым для черного люда, которым деспотично повелевал. И скорее изумился появлению рабов в своей спальне, нежели испугался.

Его возмущенные крики и приказания рабам были так естественны и неотразимы, что никто из бунтовщиков не усомнился в их законности. Эти окрики прозвучали подобно ударам бичей из старой легенды. Одно сознание того, что перед ними сам царь, его необычный вид и огненный взор, а также обстановка богатой опочивальни, расписанной по стенам невиданными фигурами и личинами, отняли у большинства повстанцев все их мужество и решительность.

Некоторые сразу опустились на колени с выражением покорности и страха. Другие, бросая факелы и оружие, поспешили покинуть дворец. И если бы среди рабов не оказалось человека, который давно распрощался с иллюзиями в отношении царя и его окружения, утратил священный трепет перед троном, сумел возвыситься над суевериями и предрассудками людей своего круга, Перисад одними окриками и угрозами изгнал бы из дворца оробевших бунтарей. И кто знает, может быть, среди них же нашлись бы такие, что, поддавшись на царские посулы, повернули бы копья против товарищей.

Увидев роковую растерянность и животный страх на лицах повстанцев, Савмак с презрением, в бешенстве вскричал: