Да, девушка слишком гордо несла свое имя свободной гражданки Боспора. Обласканная царем, осыпанная малостями такого важного лица, как Саклей, она не допускала и мысли о том, что ее появление в склепе вместе с молодым воином отразится на ее добром имени. Самонадеянная и своевольная красавица переоценила свою роль в боспорском мирке. Она летела на золотой птице собственных грез и не представляла, что может упасть на землю. Увлеченная необычностью своего положения, она была убеждена, что ей сойдет с рук любой каприз, более того, он лишь увеличит всеобщее восхищение ею.

Пренебрегая осторожностью и правилами общественной морали, рисуясь своей независимостью, девушка сделала шаг, оказавшийся для нее роковым.

Смутные догадки сменялись острым и ярким чувством признательности. Девушка самоотверженно спасла его и его друзей, спасла и то большое дело, ради которого он готов был на смерть. О, как хотелось бы увидеть ее, отблагодарить ее и отомстить за ее позор!.. Но когда это будет возможно?.. Может – никогда!

Очень мучил голод. Тюремщик приносил ежедневно пригоршню чечевицы и деревянную чашку холодной воды. Савмак стал замечать, что руки его стали узловатыми, а браслеты кандалов свободно болтаются на запястьях. Появились сонливость, нежелание двигаться, неведомое ранее равнодушие ко всему. Даже жизнь, что шла за стеною своей чередой, стала казаться полузабытым сном.

В темнице становилось все холоднее, особенно утрами. Холодные струи дождя врывались в прорезь окна. Залетали мокрые воробьи и клевали на полу остатки пищи. Треща суставами, Савмак пытался приподняться, но это становилось все труднее. Он даже не мог дойти до зловонной ямы в углу. Тело начало полыхать волнами внутреннего жара, хотя он весь при этом дрожал от озноба. Однажды в окно тюрьмы залетели и тут же исчезли белые мухи. Вскоре после этого об узнике вспомнили.

Он предстал перед Саклеем в пыточном подземелье и увидел на заостренном лисьем лице щеголеватого старика сначала мину удивления, затем довольную улыбку.

Савмак как бы состарился, ссутулился в плечах. Из прорех серой конопляной дерюги виднелось тело, покрытое грязью, шероховатое от холода. Спутанная борода странно торчала вперед, в волосах запутался сор. Дурным запахом потянуло от него. Саклей сморщился и помахал маленькой ручкой перед носом.

– Фу-фу! – рассмеялся он колючим смехом. – Видно, в тюрьме не так весело живется, как в царской казарме. Ты, Савмак, подурнел и провонял нечистотами.

Заметив, что заключенный смотрит на него остро и твердо, Саклей согнал усмешку, и лицо его стало надменным. Ударил по столу костяшками пальцев.

– Скажи мне всю правду, и я спасу тебя от пытки, сохраню тебе жизнь!

Савмак с усилием раскрыл запекшиеся губы:

– Какую правду хочешь узнать ты, лохаг? Правда всем видна, всем известна! И все получили за нее сполна!

– Нет, не сполна! Ты получил мало!.. Но я защищу тебя. Скажи лишь – зачем был в склепе и кто еще был с тобою?.. Неужели тебе захотелось опозорить мою племянницу?.. В твоих силах спасти ее честь и доброе имя. Одно твое слово – и она опять будет свободна и счастлива!.. Она уже сказала, что была в склепе случайно. Признала, что не была твоей любовницей.

– А если она признала, то зачем меня спрашиваешь?

– Чтобы ты подтвердил свои старые показания. Те, что давал в прошлый раз. Ты клялся, что не имел связи с девушкой, готов был идти на пытку за эту правду. А теперь говоришь другое?

– Чего ты добиваешься от меня, старик?

– Подтверди слова Гликерии и свои старые показания. Сними позор с девушки и назови заговорщиков.

– Позови сюда Гликерию, пусть она при мне скажет всю правду, и я буду согласен с нею. Но правда одна! Никаких заговорщиков я не ведаю, в склепе никого не было и быть не могло, кроме нас двоих, а встретились мы для любви.

– Значит, в прошлый раз ты лгал мне, подлый раб?

– Нет, не лгал!.. Ты – старик, ты забыл, что такое любовь, и говоришь смешное. Тогда, у дверей дворца мы узнали, вспомнили друг друга. А потом встречались втайне… И она стала моей!.. Вот и все.

– Какая может быть любовь у скота и свободной гражданки? – забрызгал слюной Саклей.

– Такая же, как и у всех.

Это могло быть правдой. Савмак смотрел прямо и говорил то же, что и Гликерия. Могли же они почувствовать страсть друг к другу. Оба молодые, красивые.

– Посмотрю, что ты скажешь на пытке.

– Правда всегда одна, – с упорством отвечал Савмак, решив стоять на своем до конца и не выдавать дел заговорщицких хотя бы ценою доброго имени Гликерии.

– Начинайте! – сверкнул глазами Саклей.

Палачи, тоже из рабов, когда-то плененные на войне, подскочили к Савмаку. Быстро сорвали с него лохмотья. Саклей нахмурился. Он увидел могучие мышцы и широкий костяк этого человека и подумал, что его мало выморили, он выглядел богатырем. Один из заплечных мастеров ловко прихватил веревками ноги узника, прикрутил их к тяжелому засаленному бревну, другой связал ему руки за спиной, сняв предварительно ручные цепи, а конец аркана перекинул через перекладину под потолком, совершенно черным от копоти факелов. Савмак даже поразился, насколько все это было сделано с быстротой и ловкостью необычайной, без каких-либо окриков и грубости. Но вот веревка натянулась, и он почувствовал, как его руки начинают вывертываться в суставах. Это была лишь проба. Палачи вопросительно смотрели на Саклея своими черными, как агат, глазами. Все они были сыны дикого племени из предгорий Кавказа.

– Еще раз спрашиваю тебя: зачем был ты в склепе, кто твои единомышленники, что замышляли?

– Все сказал я, старик! – раздражаясь, ответил пытаемый. – Чего еще хочешь?

Саклей кивнул головой, и веревка натянулась, в суставах затрещало. Узник изогнулся вперед, как человек, собирающийся нырнуть с берега в воду. Из-за спутанных кудрявых волос показались посиневшие кулаки. Лицо его налилось черной кровью, глаза заблестели неестественным блеском, багровые молнии кровяных жил вздулись на лбу. Саклей опять рассыпал сухой, частый смешок, тряся бородой в каком-то внутреннем возбуждении. Его ожесточала картина пытки, сладостное чувство упоения чужими страданиями подкатило к горлу. Он вскочил с легкостью юноши и, продолжая смеяться, наклонился, стараясь лучше разглядеть искаженное лицо Савмака.

– Ну как, – спросил он с издевкой и злорадством, – хорошо на царской дыбе?.. Хлеб-то царский приелся, так вот тебе для разносола – бревно к ногам!.. Скотина! Давно надо было тебе руки выкрутить!.. Бунтовать вздумал? Тайные сборища собирал?.. Собака, сучий ублюдок!.. Свободным быть захотел?.. Вот тебе!

И маленькая морщинистая ладонь звонко шлепнула по багровому лицу. Но Савмак и не почувствовал этого удара. Он лишь видел, как старик озлобленно скалился, кричал на него, а, ударив, брезгливо сморщился и вытер ладонь полой кафтана. В ушах звенело, все окружающее как-то отдалилось и стало походить на страшное видение. Неведомое чудовище терзало его своими когтями, вырывало руки, раздирало тело, выламывало ребра. Непередаваемая ясность соображения в первый миг пытки сменилась вдруг густым кровавым туманом. Узник чувствовал, как тошнота наполнила рот сладковатой слюной, струи пота потекли по телу. Последним мелькнуло в голове решительное и злое: «Не скажу ничего!»

– Хватит! – резко приказал Саклей палачам, видя, что Савмак потерял сознание. – Облейте его ледяной водой, пусть очухается. Жаль, что нет времени сегодня продолжить допрос. Но завтра ты у меня заговоришь!..

Но на другой день не пришлось пытать заключенного. Он горел, бредил, не узнавал никого. Саклей ругался, хлестал палкой по спинам перепуганных палачей. Приказал отливать узника ледяной водой, но это не помогло. Решил было прикончить несчастного, но вовремя спохватился. Смерть Савмака означала бы потерю нити от сложного клубка, который нужно было во что бы то ни стало размотать. От этого зависело если не все, то многое.